Юрий Колкер - Пархатого могила исправит, или как я был антисемитом

Кем правнукам гордиться? Где писатель,

В ком совесть шевельнулась? Вся — паштет

Печеночный, вся — сытый обыватель,

Вся — мелочность убогая: тщета

Лжи и самодовольства. Вся — не та.

Ни честный пахарь, занятый трудом,

Ни физик, вдумчивый и плодовитый,

России чести не спасут: стыдом

Вся изойдет. Ты — нерв ее открытый,

Ты в кровь и в пот, ты в мозг ее проник

Саркомой гибельною, отказник.

Ни диссиденты, стойки и верны,

Ни выкресты, радетели благие,

Пятна не смоют. Не сотрут вины

Неблагодарности. На всей России —

Клеймо. Укор и лучшему из них —

Ее позор вселенский, отказник.

Да было ль ледниковое плато

Отечеством? С ним — ни слезы, ни связи.

И — пусть о нем поднимает голос, кто

Не пробовал, что значит жизнь в отказе!

Пусть почвенник посмотрит (вместо книг)

В глаза твоему сыну, отказник.

Не публиковал я эти стихи по нескольким причинам. Во-первых, художественные достоинства их, осторожно говоря, не бесспорны. (Как и ударение в не совсем нормативном слове отказник . Мы произносили его с ударением на последнем слоге, а можно произнести и с ударением на втором.) Что это за «честный пахарь»? Пьяный колхозник, что ли? Голая схема. Физик, правда, мог быть «вдумчивым и плодовитым», а вполне честным — не мог, потому что никто не мог.

Во-вторых, потому не публиковал, что до середины 1990-х я еще верил в Россию; допускал, что дело не в России, а в ее поработителях. Потом это заблуждение рассеялось. Россия безнадежна; не советский строй оказался, по слову Аркадия Белинкова, «неисправим, неизлечим», а переродившийся россиянин. Россия народолюбцев XIX века оказалась грезой, мифом. Современную, бесстыжую — пристыдить нельзя.

В-третьих, я не хотел обижать моих православных друзей. С этим теперь всё в порядке; в новой России, уродливой до неправдоподобия, иные из них показали клыки именно как православные. Их православие изобличило себя как язычество, как идолопоклонство перед куском суши.

Ну, и не вполне я в этих стихах справедлив, нужно признать. Довольно одного Бориса Чичибабина, чтобы «смыть клеймо». Он как раз и был совестью России, даром, что украинец . Сахаров и другие тоже обойдены. Но сейчас я пишу о себе. Повторю за Руссо: «Я не обещал вам изобразить великого человека, я обещал показать себя таким, каков я есть…». Подчеркиваю в себе дурное; главное для меня в том, чтоб разглядеть себя, а эти стихи хорошо передают настроения, мною в ту пору владевшие.

Не знаю, кого осенило создать Ленинградское общество по изучению еврейской культуры (ЛОЕК). Я эту идею получил готовенькой от Эрлиха и (или) Городецкого. Ленинградский еврейский альманах (ЛЕА) тоже был затеян ими. Зря Дима Северюхин пишет в своих воспоминаниях, что я «начал издавать Ленинградский еврейский альманах». Ни то, ни другое предприятие меня по-настоящему не интересовало. Опасаюсь, что для некоторых других отказников, в том числе и для некоторых вождей, общество и альманах тоже были всего лишь новыми инструментами борьбы за выезд. Только Михаил Бейзер и Григорий Вассерман не шутя интересовались еврейской культурой, жили ею. После выезда первый стал в Израиле университетским историком еврейства, второй — раввином.

ЛОЕК возник летом 1982 года, ЛЕА — осенью того же года. Я оказался в числе членов-учредителей общества (то есть, собственно, поставил свою подпись под документом; не все на это решались). Что до альманаха, то нужен был человек с писательскими навыками, редактор. Меня просили помочь; я с готовностью согласился. На деле работа сводилась к полной переписке каждой статьи (не исключая переводных). Еще вернее будет сказать, что устную культуру приходилось переводить в письменную. Там, в полуподвальной русской литературе, откуда я пришел, было даже слишком много евреев, умевших писать; вспомним статистику антологии Острова ; здесь, среди борцов и деятелей, — ни одного. Николай Алексеевич Некрасов знал эту трудность:

Так говорили жиды.

Слог я исправил для ясности.

Перепечатывать на машинке тоже приходилось мне — и не одну-две статьи, а целые выпуски, правда, тонкие, страниц по сто каждый. При составлении выпусков мой голос был совещательным; решали Эрлих, Городецкий, Вассерман. Материалов остро не хватало, содержательно выпуски были бедны, зато расходились так, как другим журналам ленинградского самиздата и не снилось: более чем в ста экземплярах. В сентябре 1982 года вышел ЛЕА-1 в моем исполнении (даже титульный лист я придумал). У меня там помещена статья Саул Черниховский и Владислав Ходасевич — о влиянии, которое еврейский поэт оказал на русского. Неподписанная вступительная заметка Кто мы? тоже написана мною. Самый интересный материал выпуска — статья Бейзера о евреях старого Петербурга. Бейзер, собственно говоря, путеводитель составлял и сам водил экскурсии по еврейским местам города (чему власть всячески препятствовала).