Максим Семеляк - Музыка для мужика. История группы «Ленинград»

Шнуров никогда не пользуется услугами смс. В своей жизни я получил от него только одну эсэмзску, и то подозреваю, что он ее продиктовал. Она гласила: «Генерал вызывает полковника. Вспомни авган».

Вряд ли ему на самом деле нужны какие-то советы или важны чьи-то мнения, но он всегда обожал делиться своими свежими записями. «Семель, ну как тебе?» — непременно спрашивал он про новую песню, подругу или квартиру. Однажды я видел, как он плясал вприсядку под песню собственного сочинения — кажется, это был «Ремонт».

Шнурову, безусловно, льстит популярность, однако он равным образом никогда не искал встреч со знаменитостями и не стремился обрасти адъютантами. Я никогда не слышал от него длинных восторженных рассказов о величинах, с которыми ему довелось общаться, — будь то Башмет, Соловьев или Сорокин. Ну Соловьев и Соловьев. С куда большим и продолжительным пиететом он рассказывал о своем старом друге Демыче, который работает церковным сторожем. По большому счету Шнурову не нужен ни свет, ни свита. Свет ему вообще не очень подходил, поскольку он любил с незавидной регулярностью погружаться на дно. Он одиночка, и, в общем, если он в каком обществе и нуждался, так это в женском.

Не было у него этого комплекса полноценности, дикого барства по типу «все в кабак, и я плачу!». У него и кумиров-то, по большому счету, не было. Взял как-то автограф у Мамонова — но это по случаю. Высоцкий ему нравится — Шнур в свое время любил петь «На братских могилах», но тоже не до одури. Песни The Beatles он на гитаре не играл никогда, даже в школе. Я думаю, что из всей русской рок-музыки он по-настоящему завидовал только Цою как мелодисту (особенно ему нравилась «Музыка волн, музыка ветра»), а из западной — Led Zeppelin. Однажды ночью у него в гостях мы слушали их концертник на такой громкости, когда собственно музыка уже исчезала, поскольку децибелы давно затмили всякую ноту. Шнуров в каком-то трансе внимательно вслушивался в оглушительный гитарный рокот. Потом тряхнул головой, задумчиво высказался: «А я мог бы играть в Led Zeppelin. Ну не гитаре, так хоть на маракасах». Как ни странно, но имя Чарльза Айвза я впервые услышал от Шнурова.

В больших компаниях Шнуров, несомненно, упивался собой — ну а почему бы нет, с другой стороны? У него большой член, сильный удар и плотный шарм.

Я не думаю, что Шнуров гений. Для гения он все-таки слишком от мира сего, к тому же у него явный перебор положительных черт характера. Он скорее звезда, причем универсального толка. Как у того же Пелевина — могу стихи писать, могу эскадроном командовать.

У него очень живые беспокойные глаза. Я никогда не видел в них выражения покоя. Хотя вру — иногда такое бывало. Человека нельзя понять, пока не увидишь его в раздрае либо в идиллии. И хотя по роду деятельности раздрай у Шнурова случается не в пример чаще, я все-таки заставал его и в идиллическом состоянии, когда черные глаза подергивались добрым туманом. Новотоксово, дача, теплое бабье лето. Часа в два Шнур спускается со второго этажа, совершенно голый, весь залитый какой-то красно-бурой дрянью, не то вареньем, не то кетчупом. Шнур смеется, тыча в заляпанный пах: «Семель, гляди, я ее убил. Наконец заживем как люди!»

Шаркая тапками, мы движемся в сельпо за водой. Нам навстречу идут две сонных девочки лет тринадцати. Я слышу, как одна лениво шепчет другой: «Смотри, вон, кажется, мужик из этой группы — как, блядь, она называется?» Ее подружка равнодушно зевает: «Да хуй с ним». Мы возвращаемся с пакетами. На даче пусто и тихо, только оглушительно тикают часы, которые Шнурову подарили родители на тридцатилетие. За окном шукшинским самоцветом краснеет калина. На участке в двадцать соток растут грибы, стоит джип Defender и несобранная юрта. Юрту Шнур привез из Монголии. Догорает костер, ветер доносит шашлычный дух — мы уже неделю питаемся одними шашлыками. Я сижу на веранде и стучу по клавишам. Шнур в куртке с надписью «Хоккей» высовывается из окна: «Семель! Иди „Ералаш“ смотреть. Я диск нашел, двести выпусков. Иди же скорей смотреть».

Кинорежиссер Сергей Александрович Соловьев вздохнул и показал мне свой толстый тяжелый язык. И этот вздох, и этот жест символизировали искреннюю усталость кинорежиссера от всего происходящего, в частности — от шума, производимого в этот момент группой «Ленинград».

Происходило вот что — в Зеленом театре в сгущавшихся осенних сумерках снималось продолжение «Ассы». На той самой сцене, где двадцать лет назад Виктор Цой застолбил свою требовательную песню, теперь настраивался коллектив под управлением Сергея Шнурова. Они отрабатывали специально написанную по этому случаю композицию «Мы уже не ждем перемен».