Раймон Эсколье - Матисс

Однако в 1890 году молодой человек, чье внимание уже давно привлекают музеи в Аррасе, Камбре и Лилле, пишет прекрасный натюрморт: на ковре, почти полностью покрытом газетой «République française», справа — стопка книг, а слева — подсвечник с оплывшей свечой и открытая книга; рисунок выполнен твердой рукой и с чувством, редким в этом возрасте. Этот «still-life» свидетельствовал о явном прогрессе по сравнению с предыдущим натюрмортом, на котором изображены нагроможденные друг на друга старые тома. [52] Тридцать лет спустя оба эти натюрморта, написанные в 1890 г., были выставлены у Бернхейма [567] под названиями: 1. Моя первая картина. 2. Моя вторая картина.

Примерно в это же время Матисс, прирожденный декоратор, с увлечением расписывает темно-синим и красной охрой потолок в доме своего дядюшки Эмиля Жерара, в прекрасном особняке века граций, столь радушно принимавшего его на каникулах в Като.

Отныне живопись становится единственным занятием, позволявшим ему открывать самого себя и самоутверждаться. «Я был совершенно свободен, одинок, спокоен, — признавался он однажды Морису Рейналю, [53] Рейналь Морис — французский искусствовед, автор ряда книг о современной живописи. — в то время я всегда испытывал беспокойство и изнывал, когда я был вынужден заниматься другими делами».

Однако писать молодой клерк начинает тайком. Мать подарила Анри его первый этюдник, но его отец, превосходный человек и честный коммерсант, от которого Матисс несомненно унаследовал любовь к порядку и прямоте, всячески старается отвратить его от призвания художника. Но тут нашла коса на камень.

После того как Матисс пристроил своего старшего сына к Дюконсею, адвокату в Сен-Кантене, молодой человек не пал духом и записался в Школу Кантен Латура, [54] Школа, готовившая художников по тканям, носила имя Мориса Кантен де Латура (1704–1788), крупнейшего французского портретиста XVIII столетия. В Сен-Кантене, с которым всецело связан поздний период творчества Латура, хранится большая коллекция его произведений. Матвее, Несомненно, с ней был знаком. где учили композиции узоров для вышивок, но где можно было также рисовать и с гипсовых слепков.

Клерк ходил туда с семи до восьми часов утра, до начала занятий, что было нелегко, особенно зимой. Его преподаватель, Круазе, [55] Круазе вел в Школе Кантен Латура начальный курс рисунка. был в прошлом учеником Бонна. [56] Бонна Леон (1833–1922) — французский художник, влиятельный преподаватель парижской Школы изящных искусств, один из столпов академизма. По всей вероятности, рисунок «Ганимеда» [57] Этот рисунок, хранящийся в семье художника и исполненный в 1890 году, изображает, вероятно, не Ганимеда, а одного из сыновей Ниобы. относится к этому времени.

Поль Луи Кутюрье, бывший ученик Пико [58] Пико Франсуа Эдуард (1786–1868) — французский художник-классицист. и учитель Бугро, [59] Бугро Вильям (1825–1905) — французский живописец-академист. Его картины на религиозные, мифологические и исторические темы пользовались огромной популярностью во второй половице XIX века. провинциальный художник, известный в Сен-Кантене, сумел тронуть сердце торговца зерном. Мысль о том, что его сын мог бы работать у знаменитого Бугро, изнемогающего под бременем государственных и частных заказов, неожиданно вскружила голову этому почтенному человеку.

Что же касается Дюконсея, то, несмотря на обычную для него любезность, он не сделал ни малейшей попытки удержать своего юного клерка.

Адвокат и не подозревал, насколько выгодным для него был уход Анри Матисса. Много лет спустя Матисс вспомнит, как он заполнял страницу за страницей превосходной бумаги верже, требуемой законом, переписывая… басни Лафонтена: «Поскольку никто, и даже сам судья, не читал этих четко переписанных судебных определений, то единственной пользой от них была возможность расходовать гербовую бумагу в количестве, пропорциональном важности судебного процесса».

Это были его первые шаги в оформлении книги.

Ободренный отцовским согласием, Анри лихорадочно готовится вступить в новый, полный открытий и приключений мир, называемый жизнью художника.

С этого момента, несмотря на веру в свою счастливую звезду, молодой человек трезво оценивает все препятствия на своем пути.

Он уже знает, что ему придется собрать все силы, чтобы победить. Решив упорно трудиться, страдать, сражаться вплоть до победы, он уже тем самым был готов к грядущим битвам. Он сам с законной гордостью заявил об этом в своем письме, зачитанном в ноябре 1952 года на открытии музея [60] То есть музея Матисса. в Като. В этот день он не побоялся признаться в том, что его мужеству, как и у всех борцов, предшествовал страх (этот неистовый человек был в сущности застенчив). «Когда я почувствовал, что решение мое бесповоротно, хотя я и был уверен в том, что избрал единственно верный для себя путь, тот путь, на котором я чувствовал себя на своем месте, а не перед закрытой дверью, как прежде, — вот тогда я испугался, так как понял, что отступить не могу. Я окунулся с головой в работу, следуя принципу, который всю жизнь для меня выражался в слове „поторопись!“ Как и мои родители, я спешил в работе, как будто толкаемый некоей силой, сейчас, как мне кажется, чуждой моей жизни, жизни нормального человека».