Грановский был противником крепостного права, и не только как некоторой формы феодальных отношений, но и как конкретного состояния русского крестьянина (ср. 36, 135). Мы уже отмечали, что еще за границей он резко осудил мнение о том, что русским крепостным живется хорошо и что они «не чувствуют никакого желания другой участи». Вернувшись в Москву из Берлина, он расходился во мнении с теми, кто оправдывал русскую действительность (см. 8, 411; 363–365; 383).
Отчетливо видны его симпатии к пролетариату. Пристально следя за ходом революции 1848 г. во Франции, он называл «нашими» восставших парижских рабочих и ремесленников, а «угнетателями», врагами — буржуазию. 11 июля 1848 г. Грановский писал Е. Б. Чичериной: «Всякие события на Западе отзываются на нас разно. Если они хороши — мы радуемся, если у наших — поражение, мы и весь наш круг впадает в уныние. Последние события как раз не хороши, и я впал в уныние. Опять там восторжествовала картечь, угнетатели ликуют. Они думают вернуть рабочих и пролетариат в прежнее рабство. Буржуазия опять собирает силы, но угнетенные не спят. Они покрыли Париж баррикадами, и это было в полном смысле классовое восстание пролетариев…
Вторая республика была похоронена, и над ней склонились красные знамена. Верите ли, руки у меня опустились. Надежды на все рухнули. Мне тяжело, я не нахожу себе места» (10, 53) [4] Следует иметь в виду некоторую трудность адекватного восстановления отношения Грановского к народным массам по его переписке: в ее единственной публикации в виде отдельного издания «опускались места, подчеркивающие демократические черты мировоззрения ученого…» (35, 23).
. Даже биограф Грановского из числа либералов, А. В. Станкевич, пытавшийся и Грановского представить либералом, за что был подвергнут резкой критике Огаревым, Герценом, Салтыковым-Щедриным, вынужден был признать, что Грановский чрезвычайно интересовался ролью пролетариата в жизни и в социальных движениях Западной Европы XIX в., надеялся, что пролетариат в революции 1848 г. будет способствовать обновлению европейской жизни и что в революции 1848 г. «справедливость, требование истории… на стороне побежденных» (82, 217). Казалось, что Грановский готов к переходу на позиции революционного демократизма, что он на стороне не только русского крепостного, но и французского пролетариата. Но тут-то и выявляется противоречивость его социально-политической позиции: желая освобождения народных масс, улучшения условий их материальной и духовной жизни, он в то же время боялся, не понимал их. Это отчетливо видно по воспоминаниям о Т. Н. Грановском, написанным А. А. Северцевым, сперва слушателем, а затем знакомым московского профессора. Северцев, как видно из его мемуаров, входил в 1849–1850 годах в число тех студентов Московского университета, которые были проникнуты, по его словам, «красными убеждениями». Этой группе студентов лекции Грановского казались недостаточно политически заостренными, актуальными. Северцев написал возражения на лекции Грановского и ознакомил профессора с ними. «По поводу моей статейки, — вспоминал Северцев, имея в виду свои возражения, — он говорил мне, что отличительная черта новой истории есть стремление народных масс к полному и разумному участию в умственном и политическом движении» (29, л. 102). Но, признавая законность этих стремлений, Грановский не видел, как может такое участие осуществиться. Он боялся того, что движение масс разрушит цивилизацию, в то же время задумывался над тем, как избежать этой катастрофы, как сделать возможным участие масс в общественном прогрессе.
Грановский говорил Северцеву, «что как вторжение варваров сгубило древнюю цивилизацию» [5] Это, очевидно, не совсем точная передача мысли Грановского. Он всегда подчеркивал, что древняя цивилизация разлагалась изнутри и только поэтому могла быть разрушена варварами.
, так сгубит нашу победа пролетариев, но что она неминуема, потому что на их стороне справедливость и более свежие нравственные силы. Это убеждение его смущало, оно как будто рождало борьбу в нем. Для него развитие просвещения казалось не роскошью, а глубокой целью жизни человечества; но также правы были и права равенства, права пролетариев; и обманывать себя надеждой на примирение того, что он считал несовместимым, было не в его натуре. Я выразил надежду, что по мере своего развития наука упростится и сделается доступна массе; следовательно, пролетарии просветятся без погибели теперешней образованности. Он отвечал, что у них нет на то досуга; что в первый раз во всей истории они выступили в такой силе (речь идет о революции 1848 г. — З. К. ), так единодушно и с такой определенной программой [6] Эти слова (как, впрочем, и цитированное письмо к Чичериной и некоторые места из печатных статей. — Ср. 3, 447) свидетельствуют о том, что Грановский следил за рабочим движением на Западе. Он черпал эти сведения не только из книг, но и из немецких газет, которые, по свидетельству Б. Н. Чичерина, получал (см, 88, 75).
. Эта задача не решается картечью, говорил он, намекая на недавнее торжество консервативной партии. Теперь же не до нашей утонченной образованности, прибавил он. Она аристократическая, требует досуга; чтобы разработать науку, надо посвятить ей всю жизнь, следовательно, жить чужими трудами: более и более эта жизнь становится невозможною. Дело идет о праве всякого забитого и одурелого от работы иметь возможность развить умственные способности не менее нас с вами: если теперешние приемы науки не дозволяют этого, теперешняя образованность не сможет жить (29, 102–102 об.). Может быть, не все мысли Грановского записаны Северцевым точно. Но сам дух их, их противоречивость, выражающаяся, с одной стороны, в стремлении защитить интересы народных масс, в признании их прав и, с другой стороны, в непонимании путей реализации этой программы, принципов построения нового, справедливого общества, проявляются отчетливо. Подобно декабристам, просветитель Грановский все-таки был «страшно далек от народа».
Читать дальше