Яков Наумов: Чекистка

— Не могу! — чуть не вскричал Сименовский, хватаясь за голову. — Не могу, я не хочу быть чьим-то убийцей! Я не предатель, не провокатор!

Сименовский замолчал. С минуту он сидел, низко опустив голову. Затем выпрямился и, по-видимому убедившись, что его трагические возгласы произвели мало впечатления, окончательно сник.

Вера Петровна понимала, что в душе Сименовского идет мучительная борьба, и терпеливо, молча ждала. Действительно, Сименовский считал, что если он назовет имя человека, от которого узнал о заговоре, то будет предателем, а стать предателем он не хотел. Но, с другой стороны, он испытывал такой невероятный страх перед грозной чека, что готов был выложить все, что знал. Как же быть? Что делать? Желая найти какой-то компромисс, Сименовский неуверенно проговорил:

— Видите ли, собственно говоря, узнал я о заговоре случайно. Мне рассказал мой старинный друг, так сказать, однокашник по университету…

Так! Вере Петровне стало ясно, что Сименовский принял какое-то решение. По-видимому, он что-то скажет, попытается отделаться полупризнанием, будет говорить полуправду. Надо заставить его выложить все до конца. Для этого надо наступать, только наступать, как советовал Гирш, не давая Сименовскому передышки.

И, приняв это решение, она обрушила на Сименовского град вопросов:

— Он ваш друг по университету? Вы познакомились с ним в студенческие годы, на университетской скамье? Не раньше? Отвечайте точно!

— Нет, почему в студенческие? Мы вместе кончали гимназию.

— Отлично! Значит, он коренной житель этого города? Может, здешний уроженец?

— Нет… впрочем, да… Кажется, да.

— Так как же? Да? Или нет? Только точно.

— Я же говорю — да! Он здесь родился.

— В какой семье?

— Ну, отец его был священником.

— Чем он сейчас занимается?

— Право, ничем. Только что вернулся в город, офицер. Весьма милый и культурный человек.

— Где вы с ним встретились?

— На улице, совершенно случайно. Он живет недалеко от меня.

— Фамилия?

— Чья фамилия?

— Его, конечно, не ваша же.

— Увольте, Вера Петровна! Фамилии я не назову.

Сименовский судорожным жестом ухватил мешочек с махоркой, который лежал на столе, и попытался свернуть козью ножку. Но ничего не получилось. Руки дрожали, табак рассыпался.

— Что, — усмехнулась Вера Петровна, — запачкаться боитесь? «Ах, мол, как можно, неэтично!»

— Да, да. Товарищ доверился другу, поведал ему сугубо секретные вещи, а тот возьми и предай его. Как это называется, по-вашему? И, кроме того… — приват-доцент замялся, — вы ведь арестуете его. А я не хочу быть виновником гибели человека, любого человека. Я принципиальный противник насилия и репрессий. — Голос Сименовского стал крикливым. — Ведь речь идет о психологических нюансах, которых вы, большевики, не поймете, не сумеете понять, — подчеркнул он снова.

— Ну где уж нам! — Вера Петровна пожала плечами, и в ее глазах появились веселые смешинки.

Заканчивая допрос, она твердо решила временно держать Сименовского под домашним арестом. Иначе он может проболтаться. Но как узнать фамилию поповича, о встрече с которым говорил приват-доцент.

В городе, как она успела выяснить полчаса спустя, оказалось ни много ни мало — девять поповских сыновей офицерского звания, к тому же бывших студентов. Четверо из них жили по соседству с Сименовским.

Кто же из них враг? Насколько сильна организация заговорщиков? Связана ли она с центром?

Этот губернский город, расположенный в глубоком тылу России, в годы войны превратился в фабрику офицерства для царской армии.

В Казани дислоцировались военные училища, стояли запасные полки, формировались резервные части.

Сюда после Октябрьского переворота бежали из Петрограда некоторые представители черносотенной головки.

Вся эта публика была хорошими дрожжами для контрреволюционных заговоров любых направлений.

По городу раскинулась целая сеть закусочных, кафе, ресторанов, молочных лавок, лавочек, организованных так называемым союзом безработных офицеров, где за прилавками стояли чересчур бойкие приказчики с нагловатыми глазами из бывших офицеров и их жен.

Союз безработных офицеров был для золотопогонников хорошей ширмой. Особенно был подозрителен район 3-й Горы, где преимущественно сосредоточивались офицеры. Здесь почти открыто производилась запись добровольцев на Дон.

Вечерами тут часто раздавалась стрельба. Стоило только человеку, попроще одетому, заглянуть во вновь открытое увеселительное заведение, как он сразу наталкивался на стену отчужденности: замолкали разговоры завсегдатаев заведения, наступала неловкая тишина, а вслед случайному посетителю неслись шепотки, иронические реплики, издевательские улыбочки.