Яков Наумов: Чекистка

— Оставьте фартук в покое и потрудитесь отвечать! — резко, как удар хлыстом, бросает директриса. И голос ее звучит теперь совсем не доброжелательно.

— Пардон, мадам, — неожиданно вмешивается «капрал», — я хочу… я должна рассказать о Булич ужасные вещи. Просто ужасные!

Директриса окидывает мадемуазель таким взглядом, что та вся съеживается и замолкает.

— Булич, — звучит властный голос директрисы, — потрудитесь-ка сами объяснить свое поведение.

А что Вере сказать? Правду? Нельзя! Скандал неминуем. Представиться глупенькой? Но это унизительно. Солгать? Нет! Лгать она не умеет и не будет. Зачем выкручиваться, хитрить, когда Верочка убеждена в своей правоте. Уж лучше молчать. «Больно упрямая», — говорит о ней няня. Ну и пусть.

Директриса начинает злиться:

— Ну как? Вы долго намерены молчать?

Но Верочка продолжает молчать.

Директриса громко постукивает каблучком, будто отсчитывает секунды. Тогда вновь вмешивается мадемуазель:

— О, мадам, разрешите, простите. Ведь это — негодница. Она — безбожница. Она потеряла всякий стыд. Только и знает, что смущать ангельские души наших девочек. Представьте себе: Библию (голос наставницы начинает дрожать, преисполняется ужасом и благоговением), Библию называет сказкой…

Директриса поражена и возмущена.

— Булич, это правда?

Но что это? Институтка, похоже, не испытывает никакого смущения. Больше того: она и волноваться перестала и даже свой передник оставила в покое. Да, да. Факт. Булич смотрит на директрису прямо, в упор. В ее взгляде решимость.

— Да, правда! — произносит она полушепотом, но твердо и уверенно.

— Позор! — Голос директрисы поднимается до самых высоких нот. — Вы… Вы дочь дворянина, русского дворянина — и такие слова! Пьяный мужик не позволит себе ничего подобного. Вы безнравственная дрянь, которой не место среди воспитанных людей, в приличном обществе.

Кровь бросается Верочке в лицо. Как ей хочется стать большой, сильной. Вот подойти бы и стукнуть кулаком по столу… Посмотреть, как побелеет от ужаса эта противная, кривляющаяся куколка. Но разве в состоянии она это сделать? И от сознания собственного бессилия у девочки на глаза навертываются слезы.

Архиепископ, до этого молча наблюдавший развертывающуюся у него перед глазами сцену, решает вмешаться. Он давно отбросил книгу, которую небрежно листал, и внимательно рассматривает Верочку. Он видит, что девочка совсем не похожа на большинство институток: томных, застенчивых. Выражение ее миловидного лица свидетельствует о воле, о твердом характере. «Нужно поскорее найти путь к сердцу заблудшей овцы», — думает про себя архиепископ. На его лице выражение участия, он доброжелательно улыбается, глядя на Веру.

— Дитя мое, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? — Архиепископ поднимается с кресла, подходит к Вере и кладет ей на голову свою большую, пахнущую чем-то пряным руку. Ласковым голосом он говорит о душе, о любви к богу, о возмездии, которое постигает богоотступников.

Красноречие монаха, казалось, могло бы потрясти любого, но Верочку оно не трогает. Она продолжает молчать. А архиепископ распаляется все больше и больше, переходя к угрозам. Он намекает на неприятности, которые могут коснуться ее родителей, этих верных детей святой церкви.

«Верные дети церкви». Знал бы монах, что эти «дети святой церкви» в бога не верят. Вера отчетливо представляет себе, как изменилось бы выражение лица архиепископа, узнай он вдруг такое! Потеха! И она невольно улыбается.

— Веселишься, деточка. Рано! Все это совсем не смешно, и я не шучу. Ты сама не знаешь, что тебя ждет, если не покаешься. Только покаянием ты снимешь с души своей грех. Назови нечестивца, внушившего тебе пагубные мысли, и грех твой простится.

Но все напрасно. Вера упорно молчит.

— Ты что, не слышишь меня? — На смуглом красивом лице архиепископа проступают яркие пятна, но он сдерживается и, обращаясь к директрисе, спокойно говорит:

— Мария Львовна, это не простое упрямство. Не кажется ли вам, что это гораздо серьезнее?

— Это… Это… — директриса умолкает. Она не находит слов, чтобы выразить свое возмущение. — Святой отец, что же вы посоветуете? — произносит она наконец и растерянно, по-птичьи поднимает головку.

— Дать вам совет? — взрывается архиепископ. — Какой тут может быть совет?! Паршивую овцу из стада вон. Волчий билет ей, вот и все. Иного она не заслуживает.

Вера стоит бледная, плотно сжав губы. Ее душит обида, злость. Она боится одного — как бы не расплакаться, не унизить себя перед этими… этими… «Не дождетесь, — думает Вера. — Не заплачу, назло вам не заплачу».