Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Поклонись ты своим издателям. Гляди-ко! Они ведь средь делячества и всякого рвачества ещё издают что-то, даже библиотеку общероссийскую тянут. Наши молодцы вон все помещения распродали, себя и девок своих готовы распродать, да пенсионерки они сплошь, а напротив казино работает, там прыгают и пляшут, и кальсоны с себя сымают ядрёные халды и голубые молодцы — кто тут соревнование выдержит? Вот и издают книжонки за плату, за денежки, не сократив ни одного человека, не ударив пальцем о палеи, чтобы хоть что-то сделать, издать. Я уж три года не переступал порог сего достославного заведения, а издавали меня частные издательства, да в Москве несколько ещё понимающих или помнящих обо мне издателей.

Ну ладно, Ваня! Обнимаю тебя. А ты обними Витю и позвони Василию в Шадринск. Чего-то перестал он мне писать, даже по праздникам, видать, совсем мохом зарос иль обиделся на что, а я так любил читать его письма — три-четыре строки на целую страницу и, глядишь, письмо в полтора десятка страниц размахом.

Всем поклонись, всех поздравь с наступлением весны. У нас зима была хорошая, и весна началась хорошо, может, коммунисты позволят нам и лето, и осень ещё встретить, а там чего уж Бог даст.

Я думаю, он посылает нашему народу последнее испытание, и если мы вновь отдадимся сатане — отвернётся от нас совсем и тогда уж конец придёт И сатане, и народишку нашему неразумному, с круга давно сошедшему.

Ещё раз обнимаю тебя и кланяюсь.

Виктор Петрович

4 марта 1996

(А.Бондаренко)

Дорогой Алеша!

Спасибо за рыбку, за письмо, за добрые слова. Я как раз доделывал 3-й заход на новую повестушку. Трудновато шло дело, старость, слабеет память и рука, но позавчера закончил. Марии Семёновне на машинку сдал и за почту взялся. Отдохну маленько, хотя и не удаётся, все дергают меня по разным делам и писать приходится какие-то бумаги, порой неожиданные.

Вот прислал мне четыре альманаха «Охотничьи просторы» хороший человек и сообщает, что он составляет охотничий справочник, и просит написать, как я начал охотничать, где охотничал, с какими собаками и ружьём. А я охотник-то аховый, с горя и от голода больше охотничал, но давно меня Марья Семёновна подговаривает написать «затесь» о разговоре со старым ружьём и говорит, будет очень это занятно. Вот и напишу где я бродил, чего высмотрел, а убил, слава богу, мало, потому как стрелком был никудышным, зверя вообще не трогал, основной зверь бы,. которого я валил на прокорм, — рябчик, реденько тетеря или утка.

Постараюсь написать с юмором и, может, возьму разгон на детскую повесть, давно она задумана и выношена, тянуть больше нечего, а роман с годик подождёт. Вышла у меня повесть «Так хочется жить» в Москве, в издательстве «Книжная палата» вместе со старыми рассказами и старой повестью. Ничего, славно издана книжка. Когда появится, отдам и альманах и новую книгу, а пока шлю охотничьи календарики, а Люде вместе с поздравлением к бабьему дню календарик красноярский.

Мечтаю весной съездить на рыбалку. Предложений много, может, хоть одним и воспользуюсь.

Потерялся в ваших краях охотник. Не убит, не ограблен, вышел сухих дров напилить и как сквозь землю провалился. Снег глубокий, найти не смогли. Теперь уж когда снег растает, найдут косточки. Недаром Вася Сидоркин говорил, что тяжело, смурно было ему в тайге, боялся, что не выйдет.

Ну, обнимаю, целую и желаю, чтоб скорее тепло было и коммунисты войну не подняли в России. Преданно ваш В. Астафьев

4 марта 1996 г.

Красноярск

(О.М.Хомякову)

Дорогой Олег!

Письмо твоё получил, статью про Шолохова прочёл. Не хочется мне спорить по поводу её, а надо бы. Но я вчера закончил третью, самую трудоёмкую редакцию новой повести и, конечно, устал. Сегодня в ванную сходил и выходной себе устроил.

Есть великая книга «Тихий Дон», и автор её — молодой русский мужик Шолохов Михаил Александрович. До книги этой не взошла ни одна литература двадцатого века, а любовь такую не скоро кому-либо удастся сотворить на бумаге, ибо она-то и есть главная мощь, и трагедия русской нации, и краса её, и погибель. Евреи отчего набросились на это величайшее творение века — оттого, что ничего подобного они создать не могут и ещё долго не смогут, ибо выносили много отдельных трагедий и страданий, но трагедию нации своей им не дано было выносить и разродиться ею, потому как нация была раздроблена, разъединена на части и пока ещё нацией себя не осознала. Только поэтому они хватают любого своего художника — от Фейхтвангера до Гроссмана, от Мандельштама и до Бродского — и поскорее объявляют его гением, а творения его — гениальными. Хочется — вот и торопятся, ведь «Жизнь и судьбу» — роман ещё сырой, незавершённый по всем разделам, без крупных общечеловеческих характеров, без глобальных проблем и судеб, — поспешили объявить выше «Войны и мира», а уж «Тихому Дону» и делать нечего, рядом не лежать.