Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ведь в таком кино днями не отделаешься, нужны недели и месяцы, а где ИХ взять? У нас уже дышит небо осенью, ночи холодные, на севере ж вот-вот и снегом повеет. Ты ведь, Миша, ходовый мужик, можешь и до меня, в деревню дозвониться. Телефон у меня здесь 2-70-55 (через Дивногорск).

Библиотеку в Овсянке бросили, законсервировали — нет денег, а за зиму её растащат, ибо есть уже чего и тащить, и громить. Я разленился безобразно, но кое-что читаю. Вот в «Новом мире» роман Кураева, кажется, питерца? Ну чудная вещь! Ну молодец мужик! Номера пятый и шестой почитай, тем более что действие почти всё происходит в Ленинграде.

У нас тут похороны за похоронами, вымирают старики. Вчера закопали и помянули Филиппа Кузьмича Жуковского, бывшего «хозяина» овсянского магазина. И хотя там засел нонче и торгует жвачкой купец новой гильдии, земляки мои по-прежнему говорят: «Пойду к Жуковскому». Вот и достойная память человеку, воистину сельскому продавцу, который готов был из дома чего-нибудь утащить и продать, а то и задарма отдать, только бы быть на любимом месте и любимой работе. Артур Войтецкий немножко подснял его в Фильме «Ненаглядный мой», а сам-то Артур тоже помер в Киеве нынешней весной. И друг мой фронтовой Слава Шадринов помер в Темиртау, и командир дивизиона Воробьёв Митрофан Иванович помер в Новохопёрске, и все уже фронтовики на ладан дышат...

Ну ладно, повело меня. Звонить мне лучше утром или вечером с учетом разницы во времени. Обнимаю тебя, кланяюсь Ирине. Здоровы будьте. Ваш Виктор Петрович

9 августа 1993 г.

Овсянка

(Адресат не установлен)

Дорогая Галя!

Письмо и вырезку я получил сидючи в родной деревне. Разумеется, я читал уже этот материал и, разумеется, в ту же «Литературку» я напишу маленько о Вите, если не забуду. Поздняя осень у меня намечается ш ко забитой, надеюсь в это время докончить вторую книгу военного романа.

Зиму-то я отработал, очень устал, думал, весной и летом наотдыхаюсь. Но у нас не было весны, и она плавно с холодом и дождём перешла в лето. Простывал по два раза, очухивался и продолжал работу. Продвинулся далеко, сделал уже читабельный вариант, и сейчас рукопись на машинке у Марии Семеновны, но она у меня последнее время часто болеет, точнее, совсем слабеет от застарелых болезней и совсем уж через не могу тянет дом и детей.

А дети растут. Витя, намаяв школу за 11 лет, сдал экзамены в экономическо-какой-то техникум, и если будет учиться так же, как в школе, его отчислят после первого же семестра, осенью или будущей весной загребут в армию, а вот этого бабушка не переживёт. Поля тоже учится худо, ей бы играть, танцевать и анекдоты рассказывать, да утром в школу не вставать. Бабушка будить: «Поля! Поленька! Полинушка! Пора в школу!» Она высунет башку глазища чёрные вытаращит и говорит: «На кой она сдалась мне, твоя школа?! и под одеяло. А Витя бабушке: «Погоди, бабушка, погоди! С тобой никто разговаривает!..» — «Раз не разговаривает никто, — отвечает бабушка, — я и вставляю словечко сама». Поля, как посуду или пол мыть, говорит: «Я маленькая». Как чего-то выгадать или идти куда: «Я большая уже»...

Словом, дети. Куда их денешь? С утра и до вечера бабушка грешит с ними, воспитывает, мне ими заниматься недосуг.

Я, передохнув и проводив лето, выкопаю картошку, уберу немножко овощей и снова за дело, которое, слава Богу, отвлекает от суеты и помогает забыться, не особо остро раниться о современную жизнь, хотя писать о войне снова пропуская её через уже изношенное сердце, очень нелегко. Но за меня мою работу никто не выбирал. Сам!

Кланяюсь, желаю здоровья. Виктор Петрович

27 августа 1993 г.

Красноярск

(В редакцию "Нового мира")

Уважаемая Галина Алексеевна!

Вёрстку высылаю Вам с оказией — чтоб скорее дошла. Пусть Вас не удивит, что вставки напечатаны на машинке. Я всегда так делаю, ибо почерк мой неразборчив, а приклеила их Мария Семёновна для того, чтобы не выпали.

В серёдке Вас ждёт сюрприз, от которого я чуть в обморок не упал. В журнале я роман не читал и только в вёрстке обнаружил, что нет половины двенадцатой главы. Я предполагаю, что в номере был «перебор», и нашли подходящий кусок, рубанули его и, возможно, не ведущий редактор, ни тем более главный и знать об этом не знают, а секретарь и технические редакторы помалкивают. Солженицына небось не тронули бы, а Астафьева можно и кастрировать, он «свой», да и живёт далеко, не прибежит в глаза наплевать.

Ах, какое всё-таки у нас скотское отношение к человеку. Везде и всюду! Даже в лучшем журнале! Добиваясь культуры этого издания, великий Твардовский здоровье износил, но пришла новая революционная шпана, и ей нипочём всякая культура, в том числе и журнальная. Секретарь редакции сменился, а если и нет — скажет, пожав плечами: «Экая потеря! Подумаешь, пол-листа сковырнули!..»