Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

У автора есть одно-разъединственное право справляться с редакционным произволом, протестовать против него — это не давать свои вещи в данный орган или как его назвать?

Я уже ушёл таким образом из «Молодой гвардии», давно я не печатаюсь там. Вот и новую вещь отослал в другой журнал, а не в «Наш современник И всем молодым, знакомым мне ребятам сказал, чтобы они с «Н. современником» дел не имели, слово работающих в нём стало несамостоятельным, работа своевольна, несолидна.

Я знаю Ваше настроение и журнала всего. Да, журнал стал лучше, но в этом не только Ваша заслуга, а и наша, в том числе и моя, как члена редколлегии и как автора. Спасибо, что напечатали «Пастушку», но говорите спасибо и за то, что «Пастушка» дала журналу больше всех в нём напечатанных произведений читательского внимания, причём не проходного, а настоящего читателя.

Недавно я листал старый «Новый мир» — моё ощущение вот какое: далеко ещё «Н. современнику» до него, он, «Н. современник», пока в разложье между журналом солидным, высокохудожественным и примитивной безвкусицей, и способствует этому произвол (как в отборе рукописей, так и в подготовке их в печать), да и немалая доля зазнайства, пока ещё ни на чём не основанного и мало чем подкреплённого, я уж не говорю, что просто вредного в любом деле, а в журнальном тем паче.

Ответа я не жду, да и не хочу его, говоря откровенно, но выговориться хотел давно и сожалею, что нездоровье заставило провести этот разговор эпистолярным способом.

Кланяюсь. В. Астафьев

1979 год

27 февраля 1979 г.

Вологда

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валя!

Из всех провинциальных литераторов (включая и меня тоже), мне известных, ты самый из них мнительный и ранимый, хотя комплексами всех нас Господь не обидел.

Ну отчего ты вбил себе в голову, что «всё испортил»? Чего и портить-то? Давно уж всё испорчено, ещё до твоего рождения. Всё было нормально, как может быть «нормально» в современной жизни, говорили люди, даже «хорошо». И зачем этой суете, этим мелочам все мы придаём этакое значение?! Вот добраться до бумаги по-настоящему с осени не могу, это беда, а остальное...

Тесно, глухо, совсем уж, видать, одиноко тебе в псковской провинции-то? Знаю, жил, живу в ней, проклятой. Но вот был я в те же дни, как и ты, в Москве в гостях у великого артиста Михаила Александровича Ульянова, в самом центре Москвы, в квартире, стараниями жены его и тяжкими трудами артиста добытой и прилично обставленной. Вроде всё есть, слава, внимание со всех сторон, сердце, не до конца разбитое и растраченное на публичный рёв во время всяких громких политмероприятий, и деньжонки, хоть и не вдосталь, а водятся, пить давно бросил, не курит, не гуляет. И вдруг среди доброй беседы, горестно изогнув подковой нижнюю губу, любимец публики и партии заявляет: «В Москве живёт восемь миллионов одиноких людей». Это его доподлинные слова! Я аж притих и ужался в себя.

А потом думал, думал и додумался — да ведь и во всём-то мире сплошное одиночество! «Век двадцатый, век необычайный» разъединил вовсе людей, хотя ожидалось наоборот — теперь уже деревенская глушь нам, оглушённым рёвом и грохотом цивилизации, кажется не просто тихим раем, но ещё средоточием людским, тесным родством, общением. И ведь церковники-то не дураки были, все праздники строили так, чтобы люди выпадали из нор и братались. Великая певица Обухова говаривала: «Христосовались! Да! Все кряду. Уж такой ли, бывало, золотушный парнишка попадётся, что меня, дворянскую барышню, Баратынского внучку, барыню в кружевах, с души воротит, а целуешься троекратно со всеми кряду, подарки бедные принимаешь и сама даешь. Куда же денешься? Это же жизнь. Это уважение не только твоё к народу, но и народа к тебе, а его ох как сложно заслужить. Это ведь вы там, в современной литературе, напридумывали бог весть что о барах и крестьянах, Не читаю я её. Ложь там, ложь сплошная. Если б по-вашему всё было, так Россия давно бы погибла».

Н-да-а, а зиме-то конец скоро. Как ни лютовала матушка... От каждой весны ждёшь чуда, какого-то воскресенья и воскресенья, а она придёт, бурлит ручейками и вот уж умчалась в лето, а лето мелькнёт зелёным платком, и вот уж дохнуло тоской, печалью...

Я так сейчас более 10 дней нигде не могу выдержать, тоска загрызает, что окопная вошь.

Не знаю, верно ли я поступил, но записал тебя в свою «команду», не спросив на то твоего разрешения, — с 20 по 26 марта в Москве совещание молодых писателей. Я руковожу одним из семинаров и попросил включить в число руководителей несколько близких мне периферийшиков. Всё оплачивается — дорога, жильё, банкет. Нагрузка небольшая, будет много речей, лекций, а работы всего три дня. Можно поделать какие-то дела в Москве, а главное, при сборище всех издателей я смогу тебе подыскать работёнку, чтоб хоть денежное угнетение не так тебя давило. Да и поговорим маленько. Может, и в Вологду заедешь. Ну, там видно будет. Не сердись, что завербовал тебя, не спросясь. Не было времени. После Москвы летал в Ленинград — смотрел материал фильма по «Сну о белых горах». Наснимал человече 3,5 часа, а надо 1,5 часа — вот и не знает, что теперь делать. Всё жалко выбрасывать. Потом я всё же выбрался на три дня на рыбалку, на лёд, и вот помаленьку привыкаю к столу.