Леонид Самутин - Я был власовцем

Все остальные же, тайно и даже явно подогреваемые немцами, рано одурели от националистического удара и, не понимая обстановки, упорно долбят свое: мы сами под водительством Великой Германии и ее фюрера Адольфа Гитлера добьемся собственного освобождения, поэтому присоединяться к Комитету Освобождения не будем. Даже казачий корпус, где во главе Совета стоит бывший и знаменитый в Гражданскую войну атаман Краснов, и тот заявил о своем неприсоединении к Комитету. «Дон – для казаков» – вот их лозунг.

– Помните, может, – сказал мне Власов, – в «Новом слове» (берлинская газета на русском языке, издававшаяся в Берлине при Гитлере, следовавшая линии немцев) Гестапу (это значит Деспотули, редактор и издатель «Нового слова». Такое прозвище было дано ему эмигрантами) опубликовал статью зимой 1942 года, мне потом эту газету показали, – «Сибирь для сибиряков», так называлась та статья. Там доказывалось, что в Сибири появилась новая народность, отличная от русских, только усвоившая по исторической преемственности русский язык и некоторые формы быта, религии и культуры, а поэтому Сибирь в будущем должна быть объявлена самостоятельным государством. Вот и казаки придумали то же самое – на Дону-де образовался совсем особый народ, отличный от русского, только предками его были выходцы из России, а теперешние донцы, называющиеся казаками, это и не русские вовсе, – они тоже должны быть самостоятельны. Это все продиктовано страхом немцев перед национальной Россией, и это в то время, когда их действительно и беспощадно и не мифически, а совершенно реально бьет Россия красная. Удивительно, как все происходит. На советской стороне мне легче было сформировать дивизию, чем здесь – роту. И это при хваленой немецкой организованности и оперативности, – и он смачно, по-армейски выругался.

Уже не получая больше никаких напутствий от наших руководителей, я вернулся в Данию. Поезда двигались в основном уже только ночью. Днем мы отсиживались на маленьких неприметных станциешках, так как в воздухе безраздельно господствовала американо-английская авиация, устраивавшая погони за каждым двигающимся, мало-мальски значительным объектом.

Берлин я оставлял лежащим в руинах, следы огромных разрушений виднелись всюду. Уже ничего не осталось от тех картин немецкой ухоженности и прилизанности, которые еще виделись осенью сорок третьего, т. е. всего год назад. Контраст был разительный, понурый вид гражданских немцев говорил также весьма красноречиво. В Берлине на перроне U-Bahn и S-Bahn я видел когда-то, видимо, респектабельных, а теперь – обшарпанных господ, разгуливавших с длинными двухметровыми тонкими палками, с тонким острием, вроде шила, на конце. Этим острием они пронзали и доставали с полотна окурки, если им изредка удавалось их найти. За пачку, за полпачки сигарет можно было получить услуги любой приглянувшейся девчонки или дамочки – все курят, а курева нет, и всем хочется есть – а еда впроголодь. Конец Германии был отчетливо виден, и этот конец был не за горами.

Практически я свернул свою работу. Газета продолжала выходить, но исключительно на официальных материалах, привозимых нам еженедельно курьерами из Берлина, из Дабендорфа. По батальонам я прекратил езду. Возобновил свои связи со знакомыми эмигрантами в Копенгагене. Сумел туда съездить сам из нашего северного городка Ольборга, вел с эмигрантами разговор начистоту о неизбежности прибегнуть к их помощи, когда начнется «шапочный разбор». Получил от них заверения о всей возможной помощи, которая будет в их силах.

В середине февраля, воспользовавшись приступом обострившейся старой болезни, лег в госпиталь на операцию, передав газету своему заместителю. Расчет был на то, что после операции проваляюсь месяца полтора, там конец приблизится, будет яснее, как поступать. Становилось очевидно, что следует думать не о нашем так называемом деле, а о сколько-нибудь достойном выходе из него.

Выйдя из госпиталя через месяц с небольшим, я вдруг тут же получил отзыв в Берлин, в штаб Власова. Явившись к полковнику Кромиади и поселившись у него на квартире на Кибитцевич 21, улице, где были размещены в двухэтажных коттеджах все основные власовские учреждения и квартиры главных деятелей, я узнал от него, что меня прочат на новую знаменательную должность – Начальника пропаганды Вспомогательных войск. Оказывается, по линии Внутреннего Фронта, которым командует сам Гитлер, глава всех органов и служб государственной безопасности Германии, получено разрешение формировать так называемые Вспомогательные войска в количестве пока не менее 100 тыс. человек из военнопленных и рабочих «OST», с которых так и не удалось добиться снятия унизительного значка, чтобы эти Вспомогательные войска были непосредственным резервом для разворачивающихся сейчас основных сил. Что же из себя представляют эти «основные» силы? С удивлением я узнал, что в общей сложности сейчас имеется не больше 2,5 дивизии, подчиненных непосредственно Власову, и то дислоцированных в разных местах, на юге Германии. Штаб находится в Берлине, «ставка главнокомандующего», т. е. самого генерала Власова, вообще где-то на колесах. Первая из сформированных дивизий – это бывшая бригада головорезов Каминского, в прошлом – банда вроде отрядов небезызвестного Махно. Она куролесила немало в Брянской области, потом в Белоруссии, оставляя за собой всюду кровавый след, а под конец отличилась особенными зверствами при участии в подавлении польского националистического восстания в Варшаве. Никогда эти «каминцы», так же как и «дружинники» Гиля, не считали себя «власовцами», а теперь немцы, как в насмешку, отдали их Власову для формирования первой дивизии. И вторая дивизия была собрана из всякого сброда, в том числе и многих бывших полицейских, но ни одного линейного батальона из состава Вермахта Власову передано не было. А именно там, в линейных русских частях Вермахта, и содержался основной костяк убежденных власовских людей. Так шло формирование «основных» сил. Теперь все спохватились формировать Вспомогательные войска.