Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды

— Господин Смагин здесь остановился?

— Да, здесь.

— А господин Вершадский?

— Это я.

— Прекрасно. В таком случае позвольте представиться: Омьян, секретарь карского губернатора Курганова.

— Чем могу служить? — сухо спросил Вершадский.

— Господин губернатор просил меня уведомить господина Смагина и вас, что по некоторым обстоятельствам, так сказать, чрезвычайной важности принужден сделать исключение из общих правил, по которым публичные лекции читаются у нас без особых на то разрешений.

— Насколько я вас понял, — ледяным тоном произнес Вершадский, — господин губернатор уполномочил вас сообщить, что он отменяет ту статью конституции Армянской республики, по которой…

— Вопросы нашей конституции не подлежат компетенции ни моей персоны, ни тем более приезжающих к нам из–за границы гастролеров. Я уполномочен передать только распоряжение господина губернатора без права его обсуждения, — снисходительно улыбаясь, объяснил Омьян.

— В таком случае приходите на лекцию и объявите об этом собравшейся публике. Это будет гораздо проще.

Смагин, успевший одеться, вошел в комнату Вершадского и стал молча у дверей.

— Вот и господин Смагин, — сказал Вершадский.

— Очень приятно познакомиться. Надеюсь, мне не придется повторять то, что я сказал.

— Я слышал все, — ответил Смагин. — А также и последние слова господина Вершадского, к которым всецело присоединяюсь.

— Вы хотите демонстрации? — воскликнул Омьян. — Не забывайте, что у меня есть еще одно распоряжение господина губернатора: о немедленной высылке вас и господина Вершадского из пределов Карской губернии. Господин губернатор был так любезен, что, предусмотрев, насколько вам будет неприятно пребывание в городе после отмены вашей лекции, и принимая во внимание, что поезда в Тифлис курсируют лишь по четным дням, а сегодня день нечетный, дал указание о предоставлении двух бесплатных мест на паровозе особого назначения, отбывающем через час в город Александрополь, откуда вы можете уже на свой счет добраться до Тифлиса.

— Какая наглость! — произнес Смагин, смотря прямо в постекленевшие глаза Омьяна.

— Господин Смагин! Я не слышал ваших слов. Разрешите мне узнать, желаете ли вы, чтобы, согласно данной мне инструкции, сопровождал вас до вокзала я. В противном случае я принужден буду обратиться к чинам, которые даны в мое распоряжение.

— Но что же мы скажем публике?! — вскричал Вершадский, взглянув на часы. — Уже без пяти восемь, а лекция назначена…

— В половине восьмого кассирша уже получила распоряжение возвращать деньги обратно и не продавать новых билетов.

— Но ведь надо же дать какое–то объяснение публике! — произнес Смагин.

— Не беспокойтесь. Оно уже дано.

— Если это не государственный секрет, — насмешливо спросил Вершадский, — я хотел бы знать, как вы объяснили отмену лекции?

— Она не отменена. Она отложена по болезни лектора.

Они вышли на улицу. Омьян сделал знак каким–то трем типам, одетым в полувоенную форму, и те отошли в сторону. Затем, взглянув на часы, сказал:

— Господин губернатор был так любезен, что предоставил нам свой экипаж. Садитесь, пожалуйста, иначе мы можем опоздать к отбытию поезда.

Всю дорогу до вокзала ни Смагин, ни Вершадский не проронили ни слова, хотя Омьян и пытался завести беседу. Возле здания вокзала к ним подскочил начальник станции, почтительно поздоровался с Омьяном и пошел спереди, указывая путь. Через служебный подъезд они вышли на заснеженную платформу и остановились около ожидавшего их паровоза.

Кругом было пустынно. Лежали сугробы снега, издали мигали огни города. И вдруг от изумления Смагин широко раскрыл глаза. Опираясь одной рукой на палку, а другой на руку молодого стройного кавказца в барашковой папахе, к ним спешил старик, которого он встретил днем на Мухлисской дороге. Старик подошел к Смагину и, вынув из–за пазухи какой–то сверток, быстро заговорил:

— Я все знаю, все… Вот лепешки, наши, армянские… возьми дорога. А это — Шакро, сын соседа. Сказал мне: «Одного не пущу», пошел со мной.

Шакро, блестя своими черными глазами, крепко пожал руку Смагина:

— Хотел вас послушать, а пришлось только повидать. Эти дураки думали, что им кто–нибудь поверит. Все поняли, какова ваша болезнь. Публика возмущена произволом, весь город завтра только об этом и будет говорить.

— Но как вы узнали, что мы на вокзале?

— Да разве в этом городке что–нибудь можно скрыть?