Константин Кайтанов - Наше небо

Сооружения японцев, вместе с глыбами камня и земли, трупами его защитников, взлетели в воздух. Мои товарищи довершили разгром вражьего гнезда.

«Снова набрав высоту, мы вышли на охранение бомбардировщиков и увидели, что они, прикрытые от огня зенитных орудий, бомбят укрепления японцев. Над приплюснутым с высоты скалистым кряжем сопок, спускающимся к озеру Хасан, один за другим поднимались огромные столбы дыма и огня. Взрывы непрерывно следовали один за другим. Это строй тяжелых кораблей проходил над вражескими укреплениями. Даже сквозь оглушительный гул мотора была слышна эта дьявольская канонада, буквально вспахивавшая огнем и сталью оба склона горного кряжа. С высоты полета казалось, словно исполинские черные волны бушуют внизу, до того забрасывали советские бомбардировщики захваченную японцами землю.

«Тяжелые танки поддержали атаку, начатую авиацией. Они уже неслись на рубежи, где только что строчили японские пулеметы и била артиллерия врага. Опрокинутые грозным натиском, японцы вылезли из своих укрытий и отступили с нашей земли, отстреливаясь на ходу. В это время со всех сторон неслась наша славная пехота, которая вконец опрокинула врага и отбросила его с родной земли».

Идут классные занятия.

Утомленный учебным ночным полетом, я сижу с товарищами за огромным столом и сквозь полусомкнутые веки едва различаю сутулую фигуру инструктора Мухина.

— Для чего, собственно, нужна затяжка при прыжке, — уныло говорит он, рисуя на доске самолет и условную точку сбрасывания. — Допустим, здесь… Да смотрите же, чорт возьми, Кайтанов, — вдруг кричит он, увидев меня спящим. — Для чего нужна затяжка?

С трудом раздирая веки, я с минуту упорно гляжу на доску, преодолевая сковывающий меня сон. Но скоро веки снова слипаются. Мне почему-то кажется, что сам Мухин непрочь поспать, потому что говорит он все более вяло, и скоро я вовсе перестаю слышать его голос.

Передо мной проходит картина знакомого аэродрома, над которым кружатся два самолета, готовые сбросить парашютистов.

Стою у самолета. Струя воздуха от винта ласково треплет мои волосы. Надеваю шлем, щупаю прочность лямок парашюта, неохотно залезаю в кабину. Самолет дрожит от могучих оборотов винта.

— Надеюсь, понятно, Кайтанов, почему при прыжке из учебной машины обязательно делать задержку? — сквозь напев винта слышу я голос Мухина.

И, не дождавшись ответа, Мухин, по обыкновению, отвечает сам:

— Преждевременно раскрывшийся парашют может зацепиться за хвостовое оперение.

— Понятно, — махнул я рукой.

Самолет уходит в воздух.

Вот я стою на плоскости летящего самолета и смотрю на землю, такую далекую и родную, что хочется как можно скорее потянуть за кольцо. Но рано.

Машина еще не стала на боевой курс. Не отрываю взора от далекой дымки залива, бурой земли с миниатюрными улицами городка и размышляю, куда двинуть после прыжка — домой спать или в парк на велосипеде. Пожалуй, спать.

Легкое покачивание самолета обрывает мою мысль. Согнувшись, я прыгаю, с силой рванув вытяжное кольцо, и… взрыв хохота раздается за столом.

Мгновенно очнувшись, я узнаю классную комнату, инструктора Мухина и товарищей, корчащихся от смеха.

Трое сидевших справа от меня поднимаются с пола: одним взмахом руки при «выдергивании» кольца я свалил их со скамейки.

— Сильно дергаете, товарищ Кайтанов, — говорит Мухин, и новый взрыв хохота потрясает аудиторию.

В 1931 году, окончив школу, мы — молодые летчики — разъехались по частям.

Сколько радостного ожидания! Все в новом обмундировании, в скрипящих, пахнущих свежей кожей портупеях, бодрые, подтянутые.

В части встретили нас прекрасно. Командиры заботливо объяснили «молодым» их обязанности, а вскоре включили и в полеты.

Среди нашей пятерки в часть прибыл летчик Тихонов, очень удалой парень. В первый же полет он поднялся на новой боевой машине и сразу завоевал авторитет у командования. Через несколько дней он уже принимал похвалу как должное. Самоуверенность и гордость росли пропорционально успехам.

Тихонов великолепно знал технику пилотирования, чему мы все четверо втайне завидовали. Каждый хотел чем-нибудь да перещеголять товарища.

Однажды Тихонов вылетел с заданием произвести три петли, два переворота и пару мелких виражей. С любопытством мы провожали машину и следили за ней в полете. Вот Тихонов дает газ, делает петлю, другую… Каково же было наше удивление, когда вместо трех петель он сделал их восемь штук.