Лев Славин: За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

По составу населения Монмартр сейчас далеко не тот, что был во времена Домбровского. Он населен сейчас… нет, не художниками. Художники приходят сюда со своими мольбертами и палитрами только по воскресеньям и рассаживаются на маленькой площади Тертр, — это не более чем спектакль для туристов на тему «Монмартрская богема». Живут же здесь теперь мелкие рантье, торговцы, вышедшие на пенсию чиновники, бармены и официантки из близлежащих увеселительных заведений на площади Пигаль. А в Париже Домбровского Монмартр был рабочим районом. Не забудем, что в Париже по переписи 1866 года было около полумиллиона рабочих.

Если спуститься с Монмартрского холма на восток, попадаешь на улицу Мирра. Через несколько кварталов мы достигаем улицы Пуассоньер. Здесь стояла баррикада, возле которой Домбровский пал, смертельно раненный. Я прошел тем же путем, каким потрясенные горем коммунары несли умирающего вождя в госпиталь Лярибуазьер. Он существует и сейчас этот госпиталь — рядом с Северным вокзалом, возле которого сражались коммунарки под предводительством Луизы Мишель и нашей соотечественницы Елизаветы Дмитриевой.

Я хотел повторить в тот же день последний путь Ярослава Домбровского не только в пространстве, но и во времени. Поэтому я отправился на Гревскую площадь в ратушу (Hôtel-de-ville), где тогда лежало его тело в голубой комнате. К сожалению, я не мог увидеть голубой комнаты, потому что ее больше нет. Ратуша сгорела во время боев коммунаров с версальцами. Но все же это ее облик, ибо Отель-де-Вилль отстроен на ее месте и в ее стиле. Отсюда по улицам Риволи и Сент-Антуан я дошел до площади Бастилии, где парижский народ под гул последнего сражения прощался со своим любимым генералом. И, наконец, пройдя улицу Ла-Рокет, я очутился на кладбище Пер-Лашез.

Во всех кладбищах есть что-то примиряющее со смертью — тишина, благоухание цветов, успокоительный шелест деревьев, надгробные статуи, неясно и нежно белеющие сквозь зелень кустов. Здесь, на Пер-Лашез, это впечатление усиливалось зрелищем дома, возвышавшегося за невысокой кладбищенской стеной, — цветочные горшки на подоконниках, тихая песня, доносившаяся из-за слегка колышущихся занавесок. Внезапно эта кладбищенская идиллия была резко прервана: передо мной — Стена коммунаров.

Вот он, этот знаменитый барельеф, так хорошо известный по многочисленным воспроизведениям. Вот они, едва выступающие из стены лица коммунаров, товарищей Домбровского по революционному оружию. Здесь двадцать восьмого мая тысяча восемьсот семьдесят первого года, на заре прекрасного весеннего дня, разыгралась последняя драма Коммуны: палачи Версаля расстреляли сто сорок семь последних ее защитников.

От Стены коммунаров так близко к могилам жертв немецкого фашизма. Еще одно свидетельство преступлений старого мира — могилы героев Сопротивления, расстрелянных гитлеровцами, могилы патриотов, замученных в немецких лагерях. Над одной из могил подымаются две каменные связанные руки — это памятник погибшим в фашистском женском лагере в Равенсбрюке. На памятнике выбиты слова: кровь жертв, героически павших за Родину, дает самый богатый урожай. Мысль моя снова возвращается к Ярославу Домбровскому, я вспоминаю, что на родине его число коммунистов, объединенных в польской рабочей партии, достигло сейчас двух миллионов человек.

В этом поистине революционном углу кладбища Пер-Лашез находятся и могилы Мориса Тореза, Марселя Кашена, Поля Вайяна-Кутюрье, Пьера Семара, Анри Барбюса. Но где же могила Ярослава Домбровского?

Ее здесь нет. Через восемь лет после захоронения Домбровского на Пер-Лашез его тело вырыли, отвезли на далекое кладбище в предместье Парижа — Иври и там похоронили в безыменной могиле бедняков. Никто не знает, где покоится прах героического полководца Парижской коммуны.

Может быть, я что-нибудь узнаю в Сен-Дени? Там ведь есть Музей истории Коммуны, один из немногих в мире. Кроме того, Сен-Дени интересует меня как современное воплощение идей, за которые отдавали свою жизнь коммунары. Это одно из выразительнейших, как мне передавали, мест пролетарского «красного пояса», охватывающего Париж.

Итак, я поехал на север Парижа по улице Фобур Сен-Дени, пересек площадь де ля Шапелль, выехал на улицу Марк Дормуа. Слева все время нависала грузная громада собора Сакре-Кёр. Въехал на улицу де ля Шапелль, оставляя по правую руку от себя две церкви — Жанны д'Арк и св. Дениса, пересек бульвар Нея. По дороге меня все время мучила мысль: мог ли видеть все эти улицы, церкви, перекрестки Домбровский? Несомненно, он делал командирские рекогносцировки в сторону неприятеля. Правда, здесь стояли немецкие части, которые объявили «нейтралитет». Но Домбровский не очень верил в этот «нейтралитет» и был прав. (Об одном случае нарушения немцами нейтралитета также рассказано в моей повести.)