Знакомство наше, однако, состоялось много лет спустя и далеко от этих мест — в Москве.
И вот несколько дней назад получил неожиданное предложение стать собеседником в книге, во многом биографического характера. Сегодня меня пригласили в загородную резиденцию Президента. Дорога оказалась не такой уж длинной…
Сразу от ворот машина плавно идет по кругу, огибая великолепный, не густой, а, как говорят у нас, в России, светлый» участок леса, скорее всего, когда-то, в незапамятные времена высаженный вручную. Обильные кроны елей и сосен и густые, узорно уходящие в меркнущее небо, лип, старинных, морщинистых, грузно осевших в нетронутый снег. Между стволами просвечивает желтым двухэтажный компактный особняк, напоминающий общим абрисом усадебный дом конца прошлого века. Долга» тормозит, я выбираюсь на волю и вижу перед собой в проеме широких, двустворчатых, остекленных дверей Раису Максимовну Горбачеву.
В свитере крупной, узорной — узор не вывязан, а как бы выложен, выдавлен, вероятно, домашней вязки и «домашнего» же, топленого молока, цвета. Однажды я ее в этом свитере уже видел: в Центральной республиканской клинической детской больнице, которой она помогает и в которую приезжала несколько дней назад в сугубо рабочем порядке и пробыла там больше трех часов. В брюках же вижу впервые. И свитер, и брюки, и босоножки с матерчатым верхом и высокой танкеткой хозяйке идут. «Здравствуйте», — протягивает с порога — лодочкой — ладонь.
Взгляд карий, внимательный, приветливый.
Холл, никакой вычурности, пожалуй, даже чересчур функциональный. Налево, в углублении, вешалка. Мое пальто смотрится на ней одиноко. Под вешалкой — домашние тапочки. Переобуваться я все же не стал. По довольно крутой и безупречно чистой лестнице поднимаемся на второй этаж. Несколько рамок висят над лестницей на стене. Хозяйка показывает на одну из них:
— Как Вам нравится эта сова? Люди шлют на память то, что могут, что умеют делать, особенно дети. Сову тоже прислали. Я попросила повесить ее здесь. Сова, мне кажется, олицетворяет покой и мудрость Не так ли?
Не знаю, как насчет мудрости, но сова на стене — добродушная и совсем не серая. Сразу видно, что, рисуя ее, маленький человек использовал все без исключения краски, что оказались у него под руками.
Мы вошли в библиотеку, а затем в кабинет Президента.
Кабинет оказался значительно меньше, чем можно было бы предположить. Обычная комната, только красиво обшитая деревом. Две вещи мне сразу, с порога, бросились в глаза: красный, пожарного цвета, телефон необычной формы под прозрачным колпаком и увеличенная фотография в раме, стоящая в проеме книжных стеллажей. Что касается телефона, то я, конечно же, сразу понял, что это за аппарат — по его аварийному цвету. Что касается большого, в раме, фотопортрета, тут я сориентировался не сразу.
Все же Президент больше похож не на отца, а на мать — вот что понял мгновение спустя.
На увеличенной фотографии человек с хорошей, как после долгих и тяжких трудов, улыбкой и взмокшим поредевшим чубом. Выгоревшая-выгоревшая — даже на черно-белой карточке это замечательно видно — гимнастерка с расстегнутым воротом. Череда орденов, медалей на широкой груди. Солдат на карточке, что называется, бывалый. Видно, что ему уже не двадцать лет. Из тех коренников, что и войну, и послевоенную жизнь тянули, как воз. Судя по всему, фотография сделана сразу после войны.
Красный аппарат и увеличенное фото смотрят друг на друга. Когда Президент сидит в кресле за письменным столом, то они с его отцом, уже, к сожалению, покойным, тоже, вероятно, встречаются взглядами.
Книги — снизу доверху за стеклянными дверцами шкафов библиотеки и кабинета. Стараюсь запомнить: может, когда-то доведется писать. Прекрасные фолианты по русской истории: Соловьев, Карамзин, Ключевский… За одной из дверок замечаю наклеенную на торец книжной полки полоску бумаги с надписью от руки: Друзья! Ставьте, пожалуйста, по алфавиту…» Хозяйка, заметив мой взгляд, улыбается:
— На этой территории я и секретарь, и библиотекарь, и картотетчик в одном лице. Пытаюсь внедрить дисциплину…
В точности не знаю, но, возможно, я — первый член Союза писателей СССР, осматривающий президентскую библиотеку. В углу на одном из стеллажей оттененная мощным фундаментом книг — цветная фотокарточка с надписью по-французски.
— Николай Бенуа, — поясняет мне. — На память.
Предварительная, импровизированная экскурсия закончена. Из предметов роскоши, напрягшись, могу назвать два: письменный стол в библиотеке со столешницей из карельской березы — за такими, вероятно, сиживают лишь президенты да классики — и чистота. Та ревностная, живая, почти благоуханная чистота, что парит в невесомом воздухе и чем-то неуловимо напоминает чистоту наших южных, ставропольских горниц — сходство, навеянное, наверное, и увеличенной фотографией фронтовика, пусть с тяжким ранением, но возвратившегося-таки с войны: редкая горница обходится в России без такой карточки. Окна, занавешенные красиво ниспадающим тюлем. Заметив мой взгляд, хозяйка отодвигает край занавески. В некотором отдалении от окна, уже наполовину размытые сумерками, видны силуэты деревьев. Сад?
Читать дальше