Владимир Гросман - Хроники незабытых дней

В те годы я до самозабвения занимался спортом — борьбой самбо, а позже, как ни странно при моем росте — баскетболом. Однако неуёмная энергетика и избыток тестостерона требовали большего, а улицы вечернего города, словно джунгли полные тайных врагов и опасностей, манили неожиданными приключениями.

Позади дома, за покосившимся забором, окружавшим наш двор, находились ряды старых сараев, забитых различным ненужным в хозяйстве хламом. В одном из них наша компания устроила себе хазу, где можно было поиграть в «тырц», «чеку» или «очко», выпить и попеть блатные песни. Репертуар включал «Мурку», «Гоп-со-смыком» и несколько других шедевров того же ряда, ныне составляющих золотой фонд «Радио шансон», столь почитаемого таксистами и пожилыми парикмахершами. После хорошего возлияния как правило исполнялась длиннющая баллада о неразделенной любви. Там были такие откровения: «… резинка лопнула, трусы к ногам спустились. Зубами страстными бюстгальтер я сорвал…». Конечно, не Франсуа Вийон, но легко запоминается. После третьей рюмки я и сейчас мурлычу эти полные яростного мужского желания строки, строго глядя на верную Ирину Васильевну поверх очков. Но вернёмся к сараю, который мы приспособили под склад барахла, добытого разными неправедными путями. Малолетки обирали пьяных, Вица трудился по своему профилю.

Он же сбывал экспроприированное через только ему известного барыгу. Деньги пропивали вместе. Я был своим в этом «клубе по интересам», хотя поначалу прямого участия в криминале избегал, поскольку не мог обидеть человека, не сделавшего мне ничего дурного, людей было жалко. Чистоплюйством меня попрекать не смели, заводился мгновенно, отчаянно бросаясь в драку первым, боясь обвинения в трусости.

По субботам или в дни каникул, набравшись водки мы всей ватагой направлялись на танцы или на каток, где в основном бесконечно выясняли отношения с конкурирующими организациями и дебоширили в буфетах. Ни танцевать, ни стоять на коньках так и не научился.

Маргинальная субкультура тех лет диктовала моду и манеру поведения — на голове, в подражание авторитетам, надвинутая на глаза кепка с «разрезоном» (её название произносить здесь не решаюсь), пальто с обязательно поднятым воротником, белый шарф и расклешенные брюки. Руки постоянно держали в карманах, при разговоре сплёвывали, двигались по-блатному — ссутулившись и как бы пританцовывая.

В таком виде мы обычно появлялись в фойе лесного техникума, медицинского училища или какой-нибудь чужой школы. Презрительно осмотрев зал с хихикающими вдоль стен девицами и, оценив силы потенциального врага, не спеша раздевались в коридоре, побросав одежду на подоконник. Раздевалкой не пользовались, кто знал, с какой скоростью и каким образом придётся покидать танцзал. Затем, оставив одного присматривать за шмотками, шумной толпой, поднимались на другой этаж, где допивали принесенное с собой вино или водку. Пили без закуски из алюминиевой кружки, прикованной цепью к бачку с питьевой водой, рисуясь друг перед другом удалью.

Подобные бачки стояли во всех учебных заведениях города. Однажды, таким образом я на спор в три глотка выпил целый флакон тройного одеколона и чуть не ослеп.

Танцы начинались с вальса или польки-бабочки.

Дамы танцевали «шерочка с машерочкой» или лорнировали кавалеров, а те, в свою очередь, в героических позах подпирали стены. Затем по репродуктору объявляли «быстрый танец» или «медленный танец» и вся публика мгновенно бросалась в пляс под «Рио-Риту» или «Я возвращаю ваш портрет…». Слова «фокстрот» или «танго» вслух не произносились, борьба с преклонением перед Западом была в полном разгаре.

В исконно русском происхождении польки или вальса сомнений не было. Наши кореша не танцевали принципиально, курили в туалете или толкались по углам, нарываясь на встречных и поперечных пока не появлялась вызванная милиция. Особенно насыщенно проходили праздничные гуляния.

Два раза в году, на майские и ноябрьские праздники, единственная заасфальтированная улица города — «Советская» — до краёв заполнялась колоннами демонстрантов и зрителями. Поскольку с развлечениями в те годы было негусто, принуждать к участию в мероприятии не приходилось. Стоящее на фанерной трибуне высокое начальство, выкрикивало в рупор слова благодарности товарищу Сталину и проклятия в адрес мирового империализма и международного сионизма. Народ отвечал криками «ура» и все были счастливы. Правда, последние ряды демонстрантов были настолько пьяны и нестройны, что городские власти покидали трибуну до завершения шествия, дабы не свидетельствовать столь явное непотребство. Ритуальное действо исполнялось по отработанному сценарию, и только после смены вождя, ушедшего под кликушеские причитания лукавых холопов, с трибуны славили иные фамилии.