Евгений Витковский - На память о русском Китае

Вернемся, однако, во Владивосток, который во времена недолгого существования ДВР (Дальневосточной республики) превратился в довольно мощный центр русской культуры. Так же, как в расположенной на другом конце России Одессе, возникали и тут же прогорали журналы и газеты, особенно процветала поэзия: и Владивосток, и Одесса, несмотря на оккупацию, не желали умирать — это всегда особенно свойственно приморским городам. В начале 1918 года в бухту Золотой Рог вошел сперва японский крейсер, потом английский. И до осени 1922 года в Приморье советской власти как таковой не было: книги выходили по старой орфографии, буферное государство ДВР праздновало свои последние именины. Волей судьбы там жили и работали В. К. Арсеньев, Н. Асеев, С. Третьяков, В. Март и другие писатели, так или иначе «воссоединившиеся» затем с советской литературой. На первом сборнике Несмелова, носившем непритязательное название «Стихи» (Владивосток, 1921), отыскиваются — на различных экземплярах — дарственные надписи, среди них, к примеру, такая: «Степану Гавриловичу Скитальцу — учителю многих» (РГАЛИ, фонд Скитальца). Очевидно, себя Несмелов причислить к ученикам Скитальца не мог. Довольно далеко стоял от него и Сергей Алымов, в те же годы прославившийся в Харбине (а значит, и во Владивостоке: настоящей границы между ДВР и Китаем не было, зато была КВЖД) своим очень парфюмерным «Киоском нежности». Учителями Несмелова, всерьез занявшегося поэзией под тридцать, — в этом возрасте поэты Серебряного века уже подводили итоги, — оказались сверстники, притом бывшие моложе него: Пастернак, Цветаева, Маяковский.

В первом сборнике у Несмелова немало незрелых вещей, — притом незрелых совсем, даже по сравнению с напечатанными в 1912–1917 годы в Москве. А ведь сейчас этих стихотворений выявлено не шесть (как было во Владивостокском двухтомнике 2006 года) — а много более сотни: Митропольский, став Несмеловым, похоже, начисто забыл о самом их существовании. О стихотворениях сборника 1921 года, не обращая внимания на остальные, бывший главный специалист по русской литературе в изгнании Глеб Струве писал как о «смеси Маяковского с Северяниным» (в более позднем творчестве Несмелова Струве усматривал сходство… с Сельвинским, но и это сопоставление остается на его совести). Ближе всех к Несмелову стоял в те годы, надо полагать, его ровесник Николай Асеев. В том же 1921 году во Владивостоке у него вышел сборник «Бомба» — по меньшей мере пятый в его творчестве, не считая переводных работ; он успел побывать в разных литературных кланах (в «Центрифуге» вместе с Пастернаком, а также среди кубофутуристов), съездил почитать лекции в Японию, да и во Владивостоке жил с 1917 года. В воспоминаниях Несмелов признается, что Асеев на него повлиял скорее фактом своего существования, чем стихами. Следы обратного влияния — Несмелова на Асеева — прослеживаются в творчестве Асеева куда чаще, в той же поэме «Семен Проскаков» (1927), где монолог Колчака кажется просто написанным рукой Несмелова, — но, так или иначе, контакт этот носил характер эпизодический. На страницах редактируемого им «Дальневосточного обозрения» Асеев назвал Несмелова «поседевшим юношей с мучительно расширенными зрачками»; несколько стихотворений Несмелова посвящено Асееву, который часто и охотно его в своей газете печатал. Видимо, все-таки именно Асеев первым обратил внимание на незаурядное дарование Несмелова. В статье «Полузадушенный талант» [23] Дальневосточное обозрение. 1920. 14 ноября. Асеев отмечал изумительную остроту наблюдательности автора, его «любовь к определению», к «эпитету в отношении вещей», и подводил итог: «У него есть неограниченные данные». Впрочем, воспоминания об Асееве во время чумы 1921 года, свирепствовавшей во Владивостоке, и об отъезде будущего советского классика в Читу Несмелов оставил вполне критические и иронические [24] См. факсимиле письма к Якушеву, где речь идет о футуристах во Владивостоке: «Асеев в своей книге очень извратил всё» (Рубеж [Владивосток]. 1995. № 2/864. С. 244). .

Ехать дальше Владивостока Несмелову, не знавшему, к тому же толком ни единого иностранного языка, — всё, чему учили в Кадетском корпусе, исчезло из памяти, — явно не хотелось, ему хотелось жить в России, пусть в самом дальнем ее углу, «…во Владивостоке, / В одном из дивных тупиков Руси» (слова И. Елагина, уроженца Владивостока), до самой последней минуты. Но в октябре 1922 года победоносная армия будущего врага народа Иеронима Уборевича ликвидировала буферное государство и вступила во Владивосток. Скрыть свое прошлое Митропольский-Несмелов не смог бы, даже если бы захотел. Впрочем, на первое время он лишь попал под «запрет на профессию» — бывший белый офицер, да еще редактор прояпонской «Владиво-Ниппо», потерял работу, поселился за городом в полузаброшенной башне форта и жил тем, что ловил из-подо льда навагу. Но, конечно, с обязательным визитом в комендатуру через короткие отрезки времени — бывший «комсостав белой армии» весь был на учете. Хотя просто литературным трудом заниматься не запрещали: печатайся, у власти пока дела есть более насущные. Ну, а потом… Какое было потом, мы все хорошо знаем.