Василий Шульгин - Последний очевидец

А дело в том, что как бы мы ни говорили, как бы мы ни расходились в самых разнообразных вещах, однако надо признать всем, что плохо с русским народом. Мы не только безнадежно отстали от наших западных соседей, но даже внутри на этой огромной равнине, которая называется Российской империей, и тут происходит страшная трагедия: мы отстаем от поляков, евреев, финнов, немцев и чехов, отстаем — это факт.

При этих условиях нужны героические усилия, чтобы вывести русское племя на путь.

И вот этих героических усилий, этого творчества, этой вдохновенной личности, этого человека, который будет день и ночь сидеть и думать, что бы сделать в этом отношении, человека, которого я бы назвал, с вашего разрешения, политическим Эдисоном, такового у нас нет.

Я бы сказал больше: на нас производит такое впечатление В. Н. Коковцов, что, хотя он великоросс по происхождению, но держится больше малороссийской поговорки: «Моя хата с краю, ничего не знаю».

Вот, собственно говоря, что мы ставим в вину главе правительства — не отдельному министру, а именно главе: нет широты плана, нет размаха, нет смелости, — а по условиям времени это нужно. Конечно, мне могут возразить, что критиковать легко, а вот пожалуйте на это место и тогда сделайте чего-нибудь. Да, это, конечно, совершенно верное возражение, но надо сказать, что мы на это место и не мостимся. Наше дело, собственно говоря, критика, это — наша специальность; поэтому мы только в этой области можем быть сильны.

Конечно, мое выступление не могло пройти не замеченным Коковцовым. Оно задело его за живое. Не упоминая моего имена, он, однако, также достаточно недвусмысленным образом ответил мне в своей разъяснительной речи после закончившихся прений 13 декабря 1912 года, хотя и утверждал, что отвечать не будет:

— На первом месте я должен поставить нападки личного свойства, критику человека, а не его действий и даже не его мыслей. Часть этих нападок была сделана в форме весьма грозной, повелительной, под девизом: «Я вас!» [3] Грозный крик, с которым у римского поэта Вергилия бог морей Нептун обратился к разбушевавшимся ветрам. , другая носила, скорее, характер полупокровительственного выражения недовольства и недоброжелательности.

Наступили так называемые большие думские дни, на хорах большое количество публики, так же как и сегодня, депутатские места не зияют пустотой; наконец, от имени правительства выступает хотя и не государственный Эдисон, а все-таки председатель Совета Министров.

Как же этим случаем не воспользоваться, как же остаться в скромных пределах будничного, может быть, довольно скучного обсуждения правительственной программы, разбора ее по частям, сопоставления отдельных ее вопросов, как же не подняться до верхнего регистра и не унестись в небесную высоту и с этой высоты вещать новые политические истины.

Не отвечаю я прежде всего на личные нападки потому, что мне думается, что было бы гораздо больше пользы, если бы трибуна Государственной Думы была очищена вообще от личных выступлений, да, кроме того, и практически они совершенно не нужны.

Я прошу господ членов Государственной Думы быть уверенными в том, что я вполне сознаю, выслушав все неблагоприятные обо мне суждения, насколько невыгодно мое положение и насколько оно было бы несоизмеримо приятнее и легче, если бы, входя сюда, я знал, что большинство членов Государственной Думы, — я не говорю все, такого счастья на земле не бывает, — относится ко мне с благожелательностью, доверием и одобрением, относится положительно, а не отрицательно.

И так как мы силою судеб и обстоятельств, от нас далеко не зависящих, поставлены в условия обязательной совместной деятельности, то, мне кажется, было бы гораздо проще оставить говорить о том, кто хорош и кто нехорош, кто Эдисон и кто просто казначей, и попытаться перейти на совместную работу, тем более что эта совместная работа представляется для нас просто обязательной.

Вот почему я не стану вовсе отвечать на эти личные выпады, тем более что они на самом деле представляют собою совершенно второстепенный интерес.

Так ответил мне Коковцов.

Но сейчас я думаю, как и раньше. Конечно, Владимир Николаевич не был виноват. Как не был виноват весь класс, до сих пор поставлявший властителей, что он их больше не поставляет… Был класс, да съездился!

Жизнь причудлива. Она может объединять в одно неразрывное целое самые разнообразные события. Например, совершенно мирное предприятие, сахарный завод, дело, во всяком случае, только местного значения, переплелось благодаря капризу фортуны с мировой трагедией тысячелетнего еврейского народа. И в этот переплет втянуло и мою скромную персону. Это будет видно из дальнейшего.