Василий Шульгин - Последний очевидец

Итак, начальник должен быть герой. Тогда он заслуживает наново погоны. Кроме того, он должен твердо помнить, если он отдал приказание и приказание не исполнено, он уже не офицер. На нем офицерских погон уже больше нет. Поэтому я десять раз подумаю, прежде чем отдам приказание. Надо понимать, что такое дисциплина. Она должна войти в плоть и в кровь. Мы, Врангели, насквозь военные… В моем роду было пять фельдмаршалов и три адмирала.

В молодости Петр Николаевич много кутил. Жена его, Ольга Михайловна, очень умная женщина, рассказывала:

— Я никогда его не упрекала… Это только разделило бы нас… Он стал бы жалеть, что женился. Я действовала иначе. Как-то утром он возвращался в восемь утра, я сижу за кофе и подаю ему.

— Зачем ты так рано встала?

— Нет, я не вставала рано.

— Так как же? Сейчас восемь часов.

— Да, восемь… Но я не ложилась…

— Что же ты делала?

— Поджидала тебя!

— Какое безобразие!

На следующий день он пришел на час раньше. А потом еще раньше. И наконец, перестал уходить вечером. И разучился кутить…

Ольга Михайловна очень увлекалась так называемым «блюдечком». Берется большой лист бумаги, рисуется большой круг, и на нем располагается алфавит. Затем берется обыкновенное чайное блюдечко, переворачивается и чернилом наносится метинка. Три раза кладут на блюдечко, кажется, два пальца и держат руки на весу. Нередко из этого ничего не выходит. Блюдечко стоит как мертвое… Или же дамы мошенничают, блюдечко начинает кружиться, останавливаясь метинкой у букв, и говорят какие-то бессмысленные слова.

Надо иметь терпение. Дам мошенничающих удаляют и заменяют честными. Принимают другие меры предосторожности. Завязывают глаза так, чтобы они не видели, какие буквы собирает метинка… Наконец задают вопросы блюдечку мысленно, так что, кроме мыслителя, никто ничего не знает. Если при всех этих условиях блюдечко говорит разумные слова, надо относиться к ним с известным вниманием, чтобы не сказать — с уважением.

Я лично никогда не клал пальцев на блюдечко. Почему? Потому, что под моей рукой оно не пойдет, что было испробовано не раз. А потому я избрал себе роль записывателя.

Врангель никакого уважения к блюдечку не чувствовал. На все упрашивания жены отвечал неизменно:

— Оставьте меня в покое! Все это вздор.

И продолжал читать какую-нибудь книгу или журнал.

Но однажды он согласился:

— Ну, хорошо.

Бросил журнал и стал за мной, чтобы читать, что я буду записывать. Блюдечко сразу бросилось в ход, закружилось по листу, и метинка указывала буквы. Я записывал и сразу огорчился.

— Чушь пишет!

Но вдруг слышу надо мной голос Врангеля:

— Ах, черт его побери!

Я:

— Чепуха, Петр Николаевич!

Он:

— Нет, не чепуха! Я некогда читал журнал, иностранный, вычитал там новое техническое слово, которое кажется чепухой, а оно совершенно разумно. И вот это блюдечко его воспроизвело.

Ольга Михайловна торжествовала.

Очень трудно объяснить этот случай. Я предполагаю такое объяснение: Врангель обладал неким даром гипнотизма. Иногда он спорил со мной и приводил разумные доводы ума. Но вместе с тем, одновременно, его стальные глаза давят меня, что-то внушая…

Он бессознательно внушал мне прочитанное в журнале слово. Я его записал… Но ведь дамы-то с завязанными глазами… Это ведь они толкали блюдечко. Они, значит, тоже были загипнотизированы… Но загипнотизированы так, что, не видя алфавита, гонят блюдечко туда, куда надо.

Уж очень сложно!

Во время гражданской войны Врангель не кутил. Но когда другие веселились, он иногда плясал лезгинку, причем ему все время стреляли из револьвера под ноги. Это тоже было искусственное геройство.

Обращаясь к выстроенным частям, он не говорил им «братцы» или «ребята», а здоровался так:

— Орлы!

И солдаты, быть может, чувствовали некоторый подъем душевный… от такого обращения.

Сверх того Врангель до поры до времени был удачлив. Сто один вымпел вышел при врангелевской эвакуации. Корабли были переполнены. Если бы плохая погода, половина погибла бы… Но море было гладко. И все дошли благополучно. Эвакуация была подготовлена давно… под видом десанта на Кубань… Врангель отдал приказ соответствующий, когда, будучи на фронте, он получил телеграмму, что Польша заключила перемирие с Москвой…

Управлять — значит предвидеть.

Вот, знаете, в Константинополе, точнее — на Босфоре, Врангель жил на яхте «Лукулл», принадлежавшей царскому правительству и числившейся в числе дипломатических корабликов. «Лукулл» стоял у берега на якорях. В один прекрасный день большой итальянский корабль ни с того ни с сего свернул с пролива, имеющего ширину несколько километров, навалился всей своей громадой на «Лукулл» и потопил его. Все спаслись. Но вещи погибли, и одна молодая дама послала своего мужа спасти хоть что-нибудь. Он бросился в воду, ничего не спас, но сам утонул.