Михаил Тухачевский - Как мы предавали Сталина

То же можно сказать и о других процитированных Кантор выдержках из стенограммы суда. Но особенно интересна ее статья в той части, где говорится о том, как именно ей удалось получить доступ к архивно-следственному делу Тухачевского и материалам суда. Последние хранились в Центральном архиве ФСБ, и в ответ на письменное обращение «Известий» Федеральная служба безопасности подтвердила, что дело Тухачевского рассекречено, однако получить их для ознакомления… невозможно без официально оформленного разрешения кого-то из родственников на основе нотариально заверенной доверенности.

Абсурд ситуации очевиден: документы рассекречены, но доступ к ним закрыт под явно надуманным предлогом. Ведь если материалы процесса действительно содержат какие-то тайны личной жизни, тогда почему требуется разрешение потомков какого-то одного из репрессированных? Разве потомки, скажем, Якира вправе распоряжаться тайнами личной жизни Тухачевского или заочно осужденных на процессе Троцкого и Гамарника?

Но дело не только в этом. Как разъясняет Н. В. Петров («Мемориал»), «разрешительная практика» такого сорта была регламентирована не буквой закона, а внутренними правилами самих силовых структур: «Требования, предъявляемые к исследователю архивными чиновниками на получение письменного согласия от потомков репрессированных для доступа к архивно-следственным делам, не соответствуют законодательству. С какой это стати право распоряжаться архивным делом репрессированного принадлежит его потомкам. В России по закону наследуется только право на имущество и авторское право, но никак не право распоряжаться доступом к документам государственных архивов (заметим, государственных, а не личных!)». С точки зрения здравого смысла, объяснить, почему потомки жертв политических репрессий наделены правом запрета на ознакомление с архивными материалами, можно лишь одним – тем, что раскрытие всей правды об их родственниках способно поколебать уверенность в справедливости проведенной когда-то реабилитации. Заинтересованы в сохранении status quo и нынешние российские власти. Вот почему вслед за Петровым и мы готовы повторить, что «порой складывается впечатление, что сокрытие истории и есть главный аспект национальной российской политики».

В 1990 г. с личного разрешения Председателя КГБ В. А. Крючкова возможность ознакомиться со стенограммой судебного заседания по делу Тухачевского представилась народному депутату Верховного Совета СССР полковнику В. И. Алкснису. В 1930-е гг. дед Виктора Имантовича командарм 2-го ранга Яков Иванович Алкснис занимал руководящие должности в Наркомате обороны, входил в состав Специального судебного присутствия, рассматривавшего дело военных. Но затем сам был арестован и приговорен к смертной казни по обвинению в принадлежности к латышской националистической организации в РККА.

Несмотря на широко декларируемую политику «гласности», все обращения Алксниса-внука в реабилитационную комиссию Политбюро ЦК КПСС под председательством Яковлева заканчивались ничем. Доступ к материалам процесса стал возможен только после обретения Алкснисом статуса народного избранника в высший законодательный орган Союза ССР, несмотря на отсутствие у него какого-либо родства с осужденными по делу Тухачевского лицами.

Знакомясь со стенограммой, Алкснис наткнулся на факты, которые расходились со многими клише времен горбачевской «перестройки», вследствие чего у него сложилось мнение о виновности Тухачевского и других осужденных с ним командиров. Впечатления от знакомства с материалами процесса он изложил в интервью малоизвестному и малотиражному журналу «Элементы»: «Мой дед и Тухачевский были друзьями. И дед входил в состав того судебного совещания, которое судило и Тухачевского, и Эйдемана. Интерес к этому делу еще более усилился после известных публикаций прокурора Викторова, писавшего, что Яков Алкснис вел себя на процессе очень активно, «топил» обвиняемых…

По стенограмме же – все наоборот. За все время процесса им заданы всего два-три вопроса. Но самое странное – это поведение обвиняемых. В газетах писали, что они все отрицали, ни с чем не соглашались. А в стенограмме – полное признание. Самого факта признания, я понимаю, можно добиться пытками. Но там совсем другое: обилие подробностей, длинный диалог, взаимные обвинения, масса уточнений. Отрежиссировать такое невозможно. Тут что-то загадочное…