Иван Строд - В якутской тайге

Это было приятно. Как ни тяжело приходилось, красноармейцы не теряли бодрости, присутствия духа.

Приближалось утро. Луна медленно сползала с небосклона и наконец совсем скрылась за черту гор. Сгустившийся мрак начал уступать место мутно-синему рассвету. На дворе хлопают выстрелы.

В юрте никто не спит. Ждут, что скоро будут раздавать кипяток. И вот со скрипом распахнулась дверь. Но вместо ведра с чаем два красноармейца внесли только что раненного товарища. На пороге задержались, стали смотреть на лицо раненого, ощупывать его.

— Ишь ты! Перевязать не успели, а он и помер, — беспомощно развел руками один.

Второй красноармеец глубоко вздохнул и стал ругать белых.

— Сволочи, мало нашей крови пролили, опять пришли убивать.

Затем подхватил под мышки труп товарища и потащил обратно во двор.

— Пошто им не ходить? — угрюмо продолжил мысль красноармейца лежавший недалеко от дверей боец. — Ремеслом это ихним стало. Думали, что встречать их хлебом-солью и колокольным звоном будут. Надеялись на темноту якутов, вот и приперлись. Но оплошку дали, не так вышло, как они рассчитывали. И выходит у них сейчас точь-в-точь, как в той басне про волка. Забежал это волк в деревню и стал просить мужиков спрятать его от погони. А кто волку поможет — всем он насолил: у того овцу стащил, у другого корову зарезал. Вот Пепеляев на того волка и похож. Просит помочь. А якуты помнят, как в восемнадцатом году тут побывали колчаковцы, знают им цену и на обманные сладкие слова не пойдут.

— Да, якуты теперь совсем другими стали, — вмешался в разговор другой красноармеец. — Помните, когда мы уходили из Петропавловского, они, прощаясь с нами, здорово ругали Пепеляева.

— Насчет населения за примером далеко ходить не надо, — сказал протиравший затвор винтовки командир отделения. — Взять хотя бы хозяина этой юрты. В то утро, когда он уезжал, я на дворе мясо рубил. Якут складывал в сани и увязывал свое имущество. Когда все увязал, подошел ко мне, сунул в руки топор. У меня топоришко плохонький был, но я отказываюсь, не беру, мне неловко как-то: человека и так разорили — пять или шесть коров у него погибло в первом бою. А он всадил свой топор в тушу и отошел к убитым красноармейцам. Снял шапку, с минуту постоял и направился к возам. Я заметил на глазах у него слезы. Ничего не сказал он мне, махнул только рукой, быстро отвязал подводу и уехал.

Командир отделения собрал винтовку, попробовал, как действует затвор, щелкнул, затем продолжал:

— Что и говорить, ошалели белые, на рожон лезут. Все против них, а они видеть этого не хотят, агитируют, зовут к себе, а кто за ними пойдет? Населению белые нужны, как кафтану дыра.

В юрту втащили раненого командира взвода, и разговоры прекратились. Фельдшер Куприянов сделал ему перевязку. Потом подошел ко мне, лег рядом на пол и сообщил неприятную вещь. Оказывается, медикаменты были на исходе, а перевязочный материал уже кончился.

Вся походная аптечка отряда помещалась в санитарных сумках фельдшеров, никаких запасов не было. Того небольшого количества дезинфицирующих и прижигающих средств, которое имелось в отряде, хватило лишь на несколько дней.

Быстро кончились бинты. Пришлось пользоваться старыми, насквозь пропитанными кровью и гноем. Их мыли по нескольку раз, пока они не разваливались. Раны гноились, повязки промокали. Многих раненых необходимо было перевязывать по два раза. А чем? К концу первой недели осады кончились и старые бинты, иод и сулема.

В хозяйственной части отряда возили мануфактуру, предназначенную для выменивания у населения продуктов и фуража. Справился у завхоза, много ли у нас осталось мануфактуры. К счастью, ее нашлось около тысячи аршин. Бинты заменили мануфактурой. Но чем заменить иод и прочие дезинфицирующие средства?

Раны пришлось промывать простой, натопленной из снега водой. С мануфактурой тоже была возня. Вся она оказалась цветной. Прежде чем употребить на повязки, ее надо было кипятить раза два — три, пока не вылиняет.

Из-за отсутствия медикаментов и низкого качества бинтов появились смертельные случаи от заражения крови.

Вообще условия для раненых были совершенно отвратительные. Для них освободили и очистили пристройку к юрте — хотон, помещение маленькое, не удовлетворявшее санитарным требованиям.

После двух дней горячих боев и нескольких дней осады раненых в отряде насчитывалось семьдесят человек, а площадь хотона составляла всего несколько квадратных сажен. В хотоне всегда было темно и душно, а окна открыть нельзя. Небольшой запас жиров пришлось беречь для светильников, которые зажигали только во время перевязки.