Кристина Жордис - Махатма Ганди

Оставалось изыскать необходимые средства, а главное — уговорить мать. Нужную сумму раздобыл его брат. Наконец было получено материнское благословение: достаточно было принести три торжественные клятвы. За все время пребывания в Англии Мохандас не прикоснется ни к вину, ни к женщинам, ни к мясу. Посоветовались также с дядей по отцовской линии, у которого были полезные связи и который жил в пяти днях пути. Возбужденный перспективой отъезда и стараясь преодолеть свою робость, Мохандас отправился в Порбандар — сначала на телеге, запряженной быками, потом верхом на верблюде, — чтобы рассказать свою историю родственнику и судье. Тот с недоверием относился к адвокатам: «Я не вижу разницы между их образом жизни и жизнью европейцев. Они неразборчивы в еде. У них всегда сигара во рту. В одежде они так же бесстыдны, как англичане… Все это противоречит семейным традициям» [40] См.: Ганди М. К. Моя жизнь. . В лучшем случае, дядя сохранит нейтралитет. Надеяться на большее было бы кощунством.

Кощунство — таков был приговор общего собрания касты модх баниан, созванного по такому случаю. За такую дерзость его следовало проучить. Никогда еще «ни один из модх баниан не ездил в Англию». Но Мохандас непоколебимо стоял на своем, несмотря на громы и молнии могущественного собрания: речь шла о сохранении его личности. Возможно, внутренний голос ему подсказывал, что власть не всегда права, что существует высший закон — высшее повиновение.

Последовало яростное отлучение: «С нынешнего дня это дитя становится парией». 4 сентября 1888 года Мохандас все-таки уехал в Англию.

Немного неуклюжий молодой человек, полный внутренней решимости, вооруженный своими обетами и принципами, полная противоположность миру, который ему предстояло открыть, — таким показывает самого себя Ганди в тот момент, когда он сошел на английскую землю. «Когда пришло время сойти на берег, я сказал себе, что белые одежды подойдут лучше всего. Поэтому я ступил на английскую землю в костюме из белой фланели. Был конец сентября, и я заметил, что лишь я один так одет» [41] См.: Ганди М. К. Моя жизнь. . Образ мальчика в белом с ног до головы, хилого и одинокого в толпе, единственного в своем роде. И внимание, уделяемое одежде, которое со временем не ослабевало, подчеркивая различные стадии его развития — поскольку одежда становится наружным выражением некоторых сторон нашей личности и нашего желания (или его отсутствия) принадлежать окружающей среде, — вплоть до того дня, когда, научившись быть вполне самим собой, он будет ходить почти голым.

На корабле он оделся в черное и заперся в своей каюте, выходя лишь тогда, когда на палубе никого не было, избегая общения и разговоров, парализованный робостью, питаясь исключительно фруктами и сластями, которые захватил с собой, из страха не распознать блюд, в которых будет скрываться мясо.

Навязчивая мысль о мясе — вернее, о том, чтобы соблюсти свой обет, причем в полной мере, встречается почти на каждой странице в главах, посвященных пребыванию в Лондоне. Как физически выжить в Лондоне среди поедателей мяса и спасти свою духовную жизнь — такова была дилемма. Похоже, что и тут друг-искуситель всеми силами старался заставить его уступить, прибегая к самым разнообразным аргументам, даже донимая его книгами, в которых он не понимал ни слова, например, отрывками из книги Иеремии Бентама «Деонтология, или Наука о морали», в которой изложена теория развития общества, основанная на двух принципах — полезности ( utility) и удовольствии (pleasure ), а также твердя, что он останется маленьким человеком, ограниченным узостью местечковых обычаев, которому будет не по себе среди английского общества. И верно: из множества страниц, посвященных поездке в Англию (они не лишены юмора), лишь малая часть повествует о внешнем мире или о пробужденной им любознательности; автор чаще сосредоточен на самоанализе, на запретах, которым повинуется Мохандас, и на открытии самого себя.

«Но я остался непоколебим, — обычный вывод. — Я постоянно говорил ему “нет”. Чем больше он спорил, тем крепче становилось мое упорство». Он молился Богу, в которого не верил, и умирал от голода. Английская пища казалась ему безвкусной. Напрасно он искал вегетарианские рестораны, ежедневно проделывая по 15–20 километров по улицам Лондона от одной харчевни до другой — английская кухня не улучшалась. Вареную капусту или твердокаменный зеленый горошек было не сравнить с пряной индийской кухней. Оставался хлеб, который он пихал в себя, никогда им не насыщаясь. Но было удовлетворение от соблюдения обета, хотя и тягостного, трудно исполнимого, влекущего тысячи осложнений в повседневной жизни. Для него этот обет (принесенный, по рассказу, на коленях у матери) был высочайшей истиной, жизненным путем, а следовательно, сутью самого себя. Попав в чужеродную среду, его внутренние принципы становились еще более ценными и хрупкими, наряду с преданностью далекой и горячо любимой матери, по которой он очень скучал. Обет связывал его с родной страной, с родной религией. «Я беспрестанно думал о доме, о родине. Меня не покидало нежное воспоминание о матери… Все мне было чуждо — люди, манеры, сами дома» [42] См.: Ганди М. К. Моя жизнь. .