Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Интересно, что незадолго до этого Гучков обдумывал возможность и более высокого назначения Александра Васильевича – на пост управляющего морским министерством, но опасался, не повлечет ли уход адмирала с Черного моря ухудшения обстановки там. «Я лично остановился бы на Колчаке… – вспоминает бывший министр. – С самого начала я подумал, что без гражданской войны и контрреволюции мы не обойдемся, и в числе лиц, которые могли бы возглавить движение, мог быть Колчак». Но в конце концов изо всех возможных решений Гучков выбрал, в сущности, не являвшееся решением: возвращение Александра Васильевича на Юг при продолжавшемся развале центра вряд ли могло изменить что бы то ни было…

Чувствовал это, кажется, и Колчак, позднее говоривший, что Гучков «лучше других понимал создавшееся положение вещей, но также не находил средств борьбы с ним». Единомышленниками Александр Васильевич считал не военного министра (сколько бы тот впоследствии ни расписывал собственную прозорливость и намерение подготавливать контрреволюцию еще весною 1917-го) и его коллег по кабинету, а совсем других людей: «Среди военных кругов раздавались голоса, что нужно поставить физический предел движению против войны и что вооруженных сил для борьбы с этим движением путем репрессий у правительства было еще достаточно; такое мнение высказывал Корнилов, его разделял я, и думаю, что тогда, в апреле 1917 г. [34] В первоисточнике ошибочно – «1920 г.». , это было еще возможно…» Но подобные планы оказывались невыполнимыми, коль скоро военачальники сохраняли лояльность государственной власти, не желая еще одного раскола общества и теперь уже неминуемой эскалации гражданской войны, – власть же предавала военачальников на каждом шагу, причем было совершенно неважно, делалось ли это из слабости, прекраснодушия или по злому умыслу. Характерным был рассказ генерала Крымова, в первые дни революции вызванного в столицу: «Я предлагал им в два дня расчистить Петроград одной дивизией – конечно, не без кровопролития… Ни за что: Гучков не согласен, Львов за голову хватается: “помилуйте, это вызвало бы такие потрясения!” Будет хуже…»

Как же тут было бороться?! И хотя капитулировать перед обстоятельствами адмирал Колчак отнюдь не собирался, а приспособленчество к меняющимся настроениям черни было для него, наверное, органически невозможно, хотя надежды удержать Черноморский флот под своим контролем он еще не оставил, – у Александра Васильевича в эти дни, конечно, было очень тяжело на душе. Дополнительный удар нанес генерал Алексеев, когда Колчак попробовал заговорить с ним о перспективах босфорской операции. Возможный ответ он, наверное, мог предугадать и сам, но Алексеев как будто нарочно облек этот ответ в наиболее жесткую форму: «… Во всей армии нет полка, – сказал старый генерал, – в котором я мог бы быть уверен, и Вы сами не можете быть уверены в своем флоте, что он при настоящих условиях выполнит Ваши приказания». Крест ставился на мечте, после памятного разговора с Государем владевшей Колчаком; шла прахом многомесячная работа; горизонты были еще более мрачными; почувствовавший унизительное бессилие адмирал теперь с гораздо бóльшим основанием, чем после гибели «Императрицы Марии», мог считать себя опозоренным, а честь свою – уязвленной… И именно в эти дни он лишился поддержки, на которую, быть может, надеялся.

… Осенний кризис в отношениях между Колчаком и Тимиревой, видимо, тогда не был до конца преодолен. Еще в январе Анна Васильевна писала в Севастополь о недавнем послании адмирала, которое произвело на нее впечатление «какой-то тайной (вернее, довольно явной) горечи». Судить о неизвестном нам письме по ответу всегда довольно трудно, но упомянутое в ответе «обещание» Александра Васильевича «быть более осторожным и осмотрительным в выражении своих мыслей», оценка Колчаком получаемых им писем как «милостивого снисхождения» и в особенности больно задевшая Анну Васильевну фраза «это очень удобная форма отношений – ни к чему не обязывает и может даже доставить удовольствие, как проявление великодушия, тому, кто его оказывает» – более чем красноречивы. Воздержимся от попыток реконструировать мысли и чувства адмирала в столь деликатной области, однако трудно не заметить, что процитированное весьма похоже на попытку оттолкнуть Тимиреву и положить конец их роману в письмах.

Сложно также представить себе реакцию Колчака на такие, например, строки об убитых в Гельсингфорсе и Кронштадте морских офицерах в письме Тимиревой от 5 марта: «Стараешься убедить себя, что все это “частные случаи”, что без этого не могло обойтись, – но когда эти “частные случаи” касаются людей, кот[орых] знаешь и хорошо относишься, то это очень маленькое утешение» (напомним, что нам неизвестно, считал ли адмирал мятеж в столице настолько же необходимым и благотворным, как его собеседница). Да и в дальнейшем у Анны Васильевны проскальзывают фразы, которые выглядят по меньшей мере недостаточно тактичными: «Жизнь здесь идет, как всегда; за последнюю неделю застрелились на крейсерах 2 молодых офицера, один на “Баяне” у Сергея Николаевича [Тимирева]. Кажется, это начинает входить в моду во флоте» (письмо от 12 мая). Конечно, в подобные формы иногда облекается и горечь, и даже отчаяние, но Колчака все-таки можно было бы, наверное, избавить от подобных слов о его боевых товарищах.