Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Направившийся 19 декабря в Читу «для переговоров с атаманом Семеновым» Третьяков (как мы помним, он замещал Пепеляева после отъезда премьера из Иркутска) писал позднее адмиралу, что из первой беседы, состоявшейся 23-го, «выяснилось, что Семенов вполне лойяльно относится к Вам и Правительству, не предпринимает никаких действий в порядке революционном и готов помочь тяжелому положению Правительства», но в течение следующих пяти дней «отношение Читы ко мне лично сильно изменилось в худшую сторону» и более того – «за последние дни в Чите стало намечаться новое настроение, а именно, стали думать о возможности уже путем революционным создать власть». Последнее обвинение, впрочем, звучит не очень достоверно в устах министра, стремящегося под любым предлогом побыстрее сбежать в безопасный Харбин; упомянутая же Третьяковым декабрьская лояльность Семенова тем замечательнее, что она подвергалась немалым испытаниям.

Дело в том, что к решению о новом назначении Атамана и о выдвижении его войск в Иркутск Верховный Правитель начал склоняться еще 19 декабря, после того, как его поезд был задержан в Красноярске. Об этом свидетельствовала телеграмма Колчака Главнокомандующему союзными контингентами в Забайкальи, японскому генералу Оой: «Я пред[по]лагаю объединить Забайкальскую область, приамурский и иркутский военные округа под властью одного лица с правами главнокомандующего»; «мой выбор останавливается на атамане Семенове. Мне было бы желательно знать ваш взгляд на это назначение. Не откажите также телеграфировать мне, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку, если бы назначение атамана Семенова встретило противодействие со стороны каких-либо держав?» – но наметившееся было улучшение отношений с чехами (как вскоре оказалось, мнимое) и вновь появившаяся надежда на быстрое продвижение поезда Верховного Правителя на Восток побудили адмирала отложить это решение.

Представитель Семенова в Ставке, полковник Сыробоярский, докладывал своему начальнику, что 21 декабря Колчак уже говорил ему: «Не могу же я здесь, в пути, в поезде отдавать такой серьезный и важный приказ, а главное – я совершенно не вижу, чтó может дать существенного это назначение и чтó изменит или увеличит [оно] в реальных действиях атамана? Я считаю, что если атаман Семенов имеет реальные силы, то он и без этого приказа может захватить Иркутск и воздействовать на чехов, а если нет, то и приказ не поможет с его высокими правами и полномочиями, и что преждевременным, не вполне обдуманным шагом можно лишь испортить все дело и подорвать авторитет и верховной власти, и атамана Семенова. Я вообще не придаю никакого значения приказам, назначениям, полномочиям… если есть сила, то и без этого можно сделать все, вызываемое обстановкой, по собственной инициативе».

Адмиралу, должно быть, приходилось действовать с оглядкой на многих своих приближенных и большинство союзников, для которых назначение Семенова было неприемлемым. В свою очередь, Атаман продолжал настаивать на официальном подтверждении его новых полномочий, мотивируя это желанием «учесть все силы и использовать их соответствующим образом». Однако объяснение не выглядит достаточно убедительным, и позволительно предположить, что истинные причины крылись в горьком опыте годичной давности, когда Григорий Михайлович в течение полугода находился в ложном положении человека, громогласно объявленного изменником и продолжавшего тем не менее осуществлять военную и частично – гражданскую администрацию на значительной территории. Если бы Атаман сейчас сумел вооруженной рукою навести порядок в тылу, не получив на то официальных полномочий, его многочисленные недоброжелатели, скорее всего, не упустили бы случая обвинить Семенова в очередном «самоуправстве», если не в «действиях революционным путем», а вера в заступничество Верховного Правителя могла быть весьма зыбкой. Настойчивые ходатайства вызывали раздражение Колчака – «Это просто какое-то вымогательство данного назначения», – а драгоценное время уходило…

Как бы то ни было, назначение в конце концов все-таки состоялось и вызвало среди союзников немалое беспокойство. Тот же Сыробоярский позже писал генералу Жанену: «Вы, Главнокомандующий союзных армий, со дня своего приезда [в Россию], не зная обстановки, осуждали Атамана Семенова из-за его недоразумения с Верховной властью, а теперь со всей Вашей армией готовы видеть в нем врага за то, что он остался верен той власти, в подчинении которой Вы ранее его лично убеждали и от которой Вы так быстро отвернулись», – и эти упреки вполне соответствовали явно обозначившемуся недоброжелательству иностранцев к тем русским, которые оставались верными своему долгу. Еще 11 декабря генерал Жанен занес в свой дневник совершенно фантастическую сплетню, будто бы Адмирал призывал Атамана «двинуться сюда (в Иркутск. – А.К.), чтобы повесить министров, обещая ему даже часть вагонов с золотом, которые он (Колчак. – А.К.) за собой тащит». Не более правдоподобные сообщения получил от офицера своей разведки генерал Грэвс: «На ст[анции] Татарская адмирал Колчак обратился к полякам с просьбой защитить его от ареста его собственными солдатами и был вывезен с этого участка в польском блиндированном вагоне… Семенов послал чехам телеграмму с запросом, пропускать ли в Иркутск поезд с высшим русским командованием, больными, ранеными, их семействами, а также с остатками золотого запаса».