Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Но почему же чешский ультиматум о «немедленном возвращении домой» представлял такую угрозу русскому делу? К сожалению, иностранцы имели полную возможность контролировать Сибирскую магистраль. Согласно опубликованному 16 марта 1919 года сообщению «от Российского Правительства», «охрана железных дорог» была «вверена союзным военным силам» в рамках деятельности вновь созданного «особого Междусоюзного Комитета», которому предстояло осуществлять наблюдение и контроль за работой железных дорог, их техническим оборудованием и эксплуатацией. С русской точки зрения права этого органа могли показаться ущемлением национальных интересов, с иностранной – они выглядели, кажется, недостаточными (Грэвс возмущался: «… Предусматривалось, что председателем Межсоюзнического комитета должен быть русский. Колчак набросился на это, как кошка на мышь, и немедленно назначил председателем своего министра путей сообщения…»), но до определенной степени его деятельность должна быть оценена как благотворная: так, например, создание Комитета скорее всего способствовало поставкам железнодорожного имущества (а ведь только одним рейсом из США в июле было отправлено «12 паровозов, 38 т запасных частей к ним, 12 комплектов паровозных тормозов, 450 вагонов, 127 т запасных частей к ним, 800 комплектов вагонных тормозов, 26 т разного мелкого железнодорожного оборудования»!), да и о деятельности чехов по охране дороги даже недоброжелательно относившийся к ним современник пишет: «Задержка транспорта из-за злостного вредительства Сибирской дороги прекратилась».

В грамоте «Чехо-Словацким войскам в России» от 6 марта, подписанной Колчаком и всеми министрами, отмечалось: «Выполнив свою боевую задачу, чехо-словацкая армия, уступившая свое место на фронте нашим войскам, продолжает и сейчас служить для нас источником помощи и ценного содействия: чехо-словацкие эшелоны двигаются на восток и принимают на себя охрану железной дороги, позволяя таким образом освободить для фронта русские войска, которым по праву должно принадлежать теперь поле битвы». В свою очередь, начальник одной из чешских дивизий подполковник Прхал (он считался честным солдатом и союзником) 28 апреля предупреждал «о твердом решении чехословацких и других союзных войск не допускать никакой порчи железнодорожного пути, никаких насилий над мирным населением» и о переходе под чешский контроль полосы шириною по десять верст с обеих сторон железнодорожного пути. Однако теперь, в ноябре – декабре, этот контроль сыграл роковую роль в судьбе русской армии.

Используя свое положение, чехословаки завладели практически всем подвижным составом и, двигаясь к Владивостоку, оставляли без паровозов русские эшелоны. При одноколейном пути и значительной длине перегонов это приводило к мгновенному образованию «пробок», расчистить которые из-за недостатка разъездов и локомотивов не представлялось возможным. Заторы росли, как снежный ком, обрекая на гибель в первую очередь беженцев, больных и раненых и вынуждая остатки боеспособных войск продолжать движение походным порядком.

«Я пишу протест против бесчинств чехов – они отбирают паровозы у эшелонов с ранеными, с эвакуированными семьями, люди замерзают в них. Возможно, что в результате мы все погибнем, но я не могу иначе», – такие слова Колчака запомнила сопровождавшая его в отступлении от Омска А.В.Тимирева, и телеграмма Верховного Правителя генералу Жанену от 24 ноября действительно могла вызвать крайне негативную реакцию иностранцев, уже ставших хозяевами магистрали. «До сих пор правильность движения нарушалась и нарушается вмешательством чешских эшелонов [в] работу железнодорожников, требование[м] чехов пропускать только чешские эшелоны, оставляя наши без движения, что уже привело наши эшелоны к западу от Ново-Николаевска к полной остановке и к тому, что хвостовые эшелоны оказались в линии боевого фронта. Продление такого положения приведет к полному прекращению движения русских эшелонов и к гибели многих из них. В таком случае я буду считать себя вправе принять крайние меры и не остановлюсь перед ними…» – заявлял Колчак. Еще более резким был ответ на меморандум Павлу и Гирсы.

Ранее тон, в котором разговаривали с чехами, был подчеркнуто дружелюбным, и даже приказ, отданный в память о генерале М.В.Алексееве в годовщину его смерти, отличался довольно странной «панславистской» риторикой (покойный генерал был назван «вождем славянства», и ему почему-то приписывалась «идея объединения славянства как единый залог возможности достижения прочного мира на всем земном шаре», что он якобы и «проповедовал» «словом, делом, печатным трудом»). Теперь же адмирал более не чувствовал себя скованным дипломатическим этикетом и гневно бросал союзникам суровые упреки.