Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Несколько по-иному представляет дело генерал Будберг, в отличие от Филатьева находившийся весною – летом 1919 года в Омске, но о мотивировках, которыми руководствовалась Ставка при разработке планов весеннего наступления, узнавший лишь post factum. Будберг утверждает, что в Ставке – «как говорят, со слов Лебедева» – не верили «в силу и устойчивость армии Деникина» и, сравнивая «южный» и «северный» театры возможного разворачивания операций, отдавали предпочтение последнему. Ссылаясь на «доклад Ставки», Будберг рассказывает:

«… В докладе указывается, что население южных губерний по нижнему течению Волги тоже малонадежно для производства там прорыва и мобилизаций, так как там много рабочих и бродячей вольницы (заметим, что генерал Лебедев происходил „из дворян Саратовской губернии“, родился в Царицыне и, возможно, знал, чтó говорил. – А.К.); железные дороги Юга считаются также очень потрепанными и лишенными подвижного состава, что делает невозможным базирование на них при общем наступлении к Москве.

Казанско-Вятский фронт ставочными стратегами оценивается по той же схеме несравненно более благоприятным; считают, что население здесь крестьянское, более спокойное и, как уверяют, чуть ли не монархическое; железные дороги считаются менее потрепанными, а самое наступление прикрыто с севера малодоступными лесами и болотами».

Наряду с этим Будберг, уже открыто ссылаясь на сплетни «маленьких людей в Ставке», называет одним из главных и самых влиятельных сторонников «северного направления» – генерала Нокса, «мечтавшего о возможно скорой подаче английской помощи и снабжения через Котлас, где существовало прямое водное сообщение с Архангельском, куда уже прибыли значительные английские запасы». Наконец, лукаво оговорившись – «в возможность такой гадости я не верю», – Будберг все же не отказывает себе в удовольствии передать «такую гадость» – еще более злую сплетню, будто в основании выбора стратегического плана лежало стремление «избежать соединения с Деникиным, ибо младенцы, засевшие на все верхи, очень боятся, что тогда они все полетят и будут заменены старыми опытными специалистами». Как бы то ни было, автор «Дневника» отнюдь не поддерживает версию о двух независимых и даже расходящихся операционных направлениях, подводя читателя к выводу, будто направление было избрано одно – «северное».

Наконец, можно привести и примеры еще более радикальной оценки колчаковского стратегического планирования. Современный историк одним росчерком пера уничтожает стратегию омской Ставки буквально на корню: «Законы военного искусства непреложны и говорят о необходимости, как минимум, трехкратного превосходства над противником для успешного ведения наступления. При несоблюдении этого условия и отсутствии резервов для развития успеха операция приведет лишь к напрасной гибели людей, что и произошло весной – летом 1919 года. К началу наступления белые обладали лишь двойным превосходством в силах, причем учитывая нестроевых, а не только боевой состав. Реальное соотношение, скорее всего, было для них еще менее выигрышным» (если сравнивать те же подсчеты с оценками численности красных соединений Восточного фронта, сделанными по советским документам Какуриным, временное превосходство колчаковских войск не достигнет и полуторной отметки).

Возражение звучит как будто убедительно, а в своей апелляции к гуманистическому сознанию в части, касающейся «напрасной гибели людей», – и вовсе кажется неотразимым; однако на поверку оно отнюдь не столь безупречно. Продолжая эти рассуждения, остается придти к выводу, что Гражданская война в России (да и не только она) была в принципе невозможна, поскольку противоборствующие стороны, крайне редко обладавшие желанным превосходством три к одному, вместо наступлений должны были замереть и каким-то не совсем понятным способом наращивать свои силы, – а война без наступлений ни к чему хорошему заведомо не приводит.

Можно и обратиться к опыту подлинного, а не кабинетного стратега – генерала Деникина, который писал о своей летней кампании 1919 года: «Мы занимали огромные пространства, потому что только следуя на плечах противника, не давая ему опомниться, устроиться, мы имели шансы сломить сопротивление превосходящих нас численно его сил [121] Курсив наш. … В подъеме, вызванном победами, в маневре и в инерции поступательного движения была наша сила». С другой стороны, Деникин сам говорит о различии стратегий «внешней войны» и «войны гражданской», причем применительно к последней считает, что ее условия, «не опрокидывая самоценность незыблемых законов стратегии, нарушают их относительное значение», – и соответственно ослабляет этою оговоркой собственную позицию. Однако вот что пишет о «теории, самодовольно идущей вперед путем абсолютных заключений и правил», Клаузевиц, рассматривающий как раз наиболее принципиальные вопросы любой войны: