Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

«… Что может быть нелепее этих обывательских желаний, которые технический аппарат, выполняющий часть работы по проведению в жизнь диктатуры пролетариата путем угнетения его классовых врагов, хотят поставить в зависимость от мертвого кодекса законов. Мне возразят, что существуют революционные законы, но разве методы борьбы Ч. к. не являются этими самыми революционными законами?»; «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого».

И совершенно неважно, одернуло ли автора последнего утверждения (председателя «Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией на чехословацком фронте» М.Я.Лациса) его начальство и возымело ли это какие бы то ни было последствия для самого Лациса: важно, что люди именно таких взглядов и такой психологии наполняли карательные органы советской диктатуры. И потому не требуется каких-либо комментариев к процитированному – достаточно простого сопоставления стремлений к правопорядку у Верховного Правителя и его кабинета – с одной стороны, и – даже не пренебрежения, а принципиального отрицания права как такового и подмены его произволом узурпаторов – с другой.

Вернемся, однако, к адмиралу Колчаку. Именно его уважение к тем нормам, которые были установлены в процессе государственного строительства, создает уверенность в том, что после возвращения России к законности и правопорядку Александр Васильевич подчинился бы решению представительного собрания о дальнейшей судьбе страны и характере государственной власти, каким бы это решение ни было. К сожалению, мы практически ничего не можем сказать о личных взглядах адмирала на последнюю проблему. То и дело в его речах звучат слова о республиканском устройстве будущей России, но они так тесно соседствуют с «общедемократической» фразеологией (чрезвычайно странной для Колчака, как отмечалось выше), что не выглядят убедительными. «Невозможность возвращения к старому», о чем также упоминал Верховный Правитель, с равной вероятностью может быть отнесена и к принципиальным вопросам государственного строя, и к конкретной практике Императорского правительства последних предреволюционных лет. Интересно, кроме того, что в то время, как русские сотрудники Колчака в своих суждениях о нем основываются на словах об Учредительном Собрании и создают «демократический» портрет Верховного Правителя, – иностранные представители часто предпочитают рисовать его в «реакционных» тонах.

Командующий американским контингентом на Дальнем Востоке генерал У.Грэвс 13 декабря 1918 года сообщал в свое военное министерство со ссылкой на «представителей демократических слоев» русского общества: «… Адмирал Колчак применяет те же методы управления, которые использовались при царизме… Поскольку мы находимся здесь, то реакционные российские группировки хотят воспользоваться нашим присутствием для реставрации автократической [96] Возможно, правильнее был бы перевод «самодержавной». формы правления…» Американский поверенный в делах 24 января 1919 года писал из Токио государственному секретарю, что деятельность Колчака представляет собою «реакционный эксперимент». Разумеется, здесь легко увидеть влияние противников адмирала из «революционно-демократического» лагеря; но и генеральный консул США Э.Гаррис, весной 1919 года отмечавший, что «в окружении Колчака нет реакционеров и монархистов, как это повсюду полагают», в одном из следующих сообщений уже несколько противоречил сам себе: «Колчак, по-видимому, искренне взял на себя обязательство осуществить во имя блага России реорганизацию политической системы на либеральной основе, лично являясь сторонником [скорее] конституционной монархии, нежели республики, но отнюдь не старого режима… Подлинные реакционеры, сразу же оказавшиеся вблизи Колчака, не играют ведущей роли, и, по всей вероятности, он не считает целесообразным идти на немедленный разрыв с ними».

Монархические настроения часто связывались в те дни с фигурой и окружением Атамана Семенова. Возможно, именно этим объяснялся следующий пассаж речи Колчака, произнесенной 23 февраля 1919 года, когда конфликт Омска с Читой еще далеко не был изжит: «Большевизм справа, как отрицание морали и долга перед родиной и общественной дисциплины, базирующийся на монархических принципах, но в сущности имеющий с монархизмом столько же общего, сколько большевизм слева имеет общего с демократизмом, подрывающий государственные основы страны, еще много времени после этого (после свержения большевизма. – А.К.) потребует упорной борьбы с собой». Чрезвычайно показательным кажется здесь, что Александр Васильевич противопоставляет фальшивому монархизму – некий подлинный монархизм, по сути дела совпадающий с его понятиями о патриотизме и имеющий своею задачей моральную победу, преодоление темных инстинктов. А в свете этого и слова из июньского письма Колчака генералу Богаевскому о задаче «довести нашу общую мать – Единую, Великую Россию до создания Власти, отвечающей воле Русского народа, способной дать спокойствие и мир исстрадавшейся Земле Русской» (и ни слова о «народоправстве», «волеизъявлении» и проч.!) – могут уже быть прочитаны отнюдь не как свидетельство в пользу «демократизма» адмирала Колчака.