Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Теберда, 3 января 1943

Когда я в восемь часов приехал на аэродром, приземлился немецкий самолет-разведчик. Во время утреннего полета зенитный снаряд попал в его левое крыло, в котором теперь виднелась дыра величиной с арбуз. Потом на него накинулись четыре истребителя.

Свой же бортовой стрелок при рывке машины вверх запустил сноп из двадцати пуль в верхнее рулевое управление. Во время воздушного боя снаряд оторвал у бортовой пушки правое боковое управление; свыше тридцати пуль продырявило машину. Серое покрытие отскочило, царапины отливали серебром. Бензобак также имел пробоины.

Летчик, старший лейтенант, бледный, безмерно усталый, жадно затягивался сигаретой, объясняя, как он выдержал бой. Пробоины в бензобаке автоматически закрылись резиновой прокладкой, Разговор о прыжке в случае пожара. «Над русским районом это невозможно. Тогда уже все равно, стреляют ли сверху в голову или справа в парашют».

Я сел в Физелер Шторх, самолет, рассчитанный на пилота и одного пассажира. При подъеме стал виден план поселка: правильные квадраты домов, с садами между ними. Мы медленно парили над землей. Я с восхищением следил за птицами внизу, гусями, спешившими строем, и курами, суетливо ищущими укрытие в тени изгородей и заборов, будто они на самом деле увидели аиста, Ястребы с хищным размахом чертили перед нами круги; стаи синиц и зябликов мелькали в дебрях подсолнечника.

Я подумал тогда о разговоре с отцом приблизительно в 1911 году. Его темой было: наступит ли когда-нибудь такой день, когда летящий в воздушном пространстве человек будет так же мало удивлять нас, как стая журавлей. Романтически устремленному в будущее, мне казалось, что скоро все будут летать, словно птеродактили в древности. Сейчас я уже утратил это чувство. Оптика слабеющего глаза уже не подходит тем, кто стремится к таким полетам. Но за все наши желания, наши страсти мы платим сполна.

С аэродрома в Черкесске мы въехали на машине в долину Кубани, большой, торжественной ареной лежащую в преддверии хребта. Ее зеленая вода несла с собой льдины, широкую котловину окружали волнистые цепи бурых гор, круто обрывавшихся у долины белыми утесами, гладкими или отвесными ребристыми стенами, сменявшимися трубчатыми образованиями в красивых складках. Затем пошли каньоны со столовыми горами из красно-коричневого или красновато-розового камня, лежавшего горизонтальными слоями, так что казалось, будто едешь мимо сложенных титанами стен. Внизу — широкое русло реки с белыми отшлифованными валунами.

В Кумаринском и других селах центром служили маленькие деревянные мечети с полумесяцами. Пастухи верхом гнали перед собой овец и коров. Другие спускались из леса рядом с ослами, до отказа нагруженными хворостом. На них были бурки — плащи из валяной овечьей шерсти с высокими плечами без рукавов, которые носят черкесы.

Постепенно горы приблизились и образовали своими зубцами врата, сквозь которые открывался вид на голубоватые снежные вершины великанов горного хребта. У Микоян-Шахара, словно по мановению волшебной палочки выросшей из земли резиденции правительства, дорога свернула в долину Теберды. В Теберде, курорте для легочных больных, виден налет уюта, изобилия, каких ждешь, скорее, от долин Гарца или Тирольских Альп.

Полковник фон Ле Сюир, командовавший там боевой группой, сформированной из горных стрелков, знаком мне еще по войскам управления внутренних дел. Он сердечно приветствовал меня в кругу своего маленького штаба, — высокие горы поднимают настроение, я это часто замечал, они убыстряют ток крови, делая общение более товарищеским и открытым.

Для дневника: краткие, маленькие заметки часто сухи, как крупинки чая, а точно следуя событиям, мы будто добавляем горячей воды, раскрывающей их аромат.

Теберда, 4 января 1943

Далее вверх по долине Теберды до командного пункта капитана Шмидта, перегораживающего вместе со своими высокогорными стрелками два перевала наверху. Я воспользовался мотоциклом на гусеничном ходу, машиной для подъемов по бездорожью.

Узкая тропинка вела наверх между гигантскими хвойными деревьями и замшелыми валунами. Ручеек бежал по ней из-под намерзшего пузырьком ледяного колокольчика. Справа, между отвалами бледной гальки, — словно разделенная на множество сосудов Теберда, а потом Аманаус, питающийся водой из ледников. Веселое журчание, своего рода голос вершин.

Высоко наверху, в котловине Аманауса, стоят деревянные здания школы альпинистов и санатория. Шмидт принял меня на своем командном пункте, над которым высились ледяные великаны: слева массив Домбай-Ёльген, затем острый Карачаевский пик, восточная и западная Белая Кайя, а между ними своеобразный рог горы Суфрудшу. На мощном леднике Аманаус с его полями зеленоватого льда, глубокими ущельями и сверкающими гранями находятся посты, обеспечивающие перевалы. Им надо еще преодолеть семичасовой путь до своих хижин из льда и снега. Дорога ведет их между валунами, лавинами, страшными обрывами. Как рассказал мне Шмидт, опасности восхождения превращаются здесь в опасности войны; на трудных подъемах помнят прежде всего о враге. Только что он получил сообщение: русские Дозорные группы окопались наверху в снежных землянках; бой в разгаре. Эти снежные норы выстланы газетами, и свеча служит источником тепла. Вот и весь комфорт.