Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Куринский, 22 декабря 1942

Утром назад в Куринский. Снова мимо снесенного железнодорожного моста, где по-прежнему видна мертвая лошадь, крошечная, висящая на одном из деревьев, украшающих мост, как букеты.

Как раз подломилась средняя доска на дощатом настиле, отодранная зацепившим ее передком орудия, так что ездовая лошадь провалилась в отверстие и болталась на постромках вниз головой над пенящимся потоком. Сначала она на мгновение, потом со все более краткими паузами с ноздрями уходила под воду, пока едущие и возницы наверху с беспомощным ужасом суетились вокруг нее. Тогда один унтер-офицер со штыком в руке прыгнул на мост и перерубил ремни; животное сразу же ринулось в воду и, поплыв, спаслось. Атмосфера беспокойства, неустроенности окружала это место — настроение на перевале.

Снова о туннеле на высоте. Омар, добродушный азербайджанец, заботившийся обо мне в эти дни, позади нес мои вещи. Все так же лежал там в грязи мертвый носильщик, хотя ежедневно сотни людей проходили мимо. Брошенные трупы, видимо, становятся системой — не для людей, но для демона, хозяйничающего в таких местах. Злая необходимость погоняет всех.

Чуть повыше я увидел еще двух мертвых, новых, из которых один был по пояс раздет. Он лежал в русле лесного ручья, откуда вздымалась его мощная, посиневшая от мороза грудная клетка. Правая рука, будто он спал, была у него закинута к затылку, на котором зияла кровавая рана. С другого трупа, по всем приметам, тоже хотели стащить рубашку, но это не удалось. Однако она была так высоко вздернута, что открылось маленькое бледное входное отверстие от пули в области сердца. Мимо них торопливо двигались горные стрелки с тяжелыми рюкзаками и вереницей носильщиков, груженных балками, мотками проволоки, провиантом, боеприпасами. Все давно не бритые, в заскорузлой глине, распространяющие запах людей, неделями не видевших воды и мыла. Их взгляд вряд ли замечает мертвецов, но они сразу вздрагивают, если снизу, как выплеск из большого котла, до них доносится выстрел тяжелой пушки. Тут же вьючные животные, в корке грязи, точно огромные крысы со свалявшейся шкурой.

На канатной дороге через Пшиш. Качаясь на узкой доске высоко над рекой и вцепившись обеими руками в трос, я объемлю всю картину пейзажа — момент из тех, что полезнее всяких штудий. Волны внизу кажутся отсюда затвердевшими, иногда совершенно неподвижными, точно чешуя со светлыми краями на теле змеи. Я раскачиваюсь у одной из высоких опор моста — сохранившейся здесь вздыбленной башне с романскими окнами. Из трещины в ней смотрит — точно так у Босха из полых яиц и диковинных машин выглядывают люди — какой-то офицер и выкрикивает Цифры обслуге тяжелого орудия. Внизу видны канониры, столпившиеся у серого чудовища, затем они отступают назад и зажимают уши, когда красный огненный сноп разрывает воздух. Сразу же из стены вновь появляется орущая цифры голова. Раненых в белоснежных повязках переправляют через реку и тащат затем на носилках к скопищу санитарных машин. Замазанные красные кресты. Сотни и тысячи носильщиков, точно муравьи, с помощью длинных цепей подносят доски и проволоку. Неземными голосами тут же наполняют этот чудовищный котел мелодии рождественских песен: громкоговорители одной пропагандистской компании передают: «Тихая ночь, святая ночь». И при этом — выстрелы тяжелой пушки, которым отвечают горы.

Куринский, 23 декабря 1942

Вечером первая почта, привезенная де Марто из Майкопа. Пакетик с рождественскими пирожными, испеченный Перпетуей праздничный кекс с орехами из пасторского сада. Письма от нее, от матери, от Карла Шмитта. Он пишет о нигилизме, считая, что при прохождении через четыре стихии ему соответствует огонь. Стремление дать себя сжечь — своего рода бунт. Но из этого пепла возникает птица Феникс, иными словами, стихия воздуха.

Карл Шмитт относится к немногим, кто пытается измерить мировой процесс категориями, не столь преходящими, как национальные, социальные, экономические. Просвещение только увеличивает слепоту, человек блуждает в световом лабиринте, власть тьмы более неведома ему. Например, ее величие, завораживающее зрелище которого открылось мне вчера с троса канатной дороги, — величие, царственно утвердившееся в своем логове. То, что порою извлекаешь из этого ада глубокое наслаждение — это очевидно.

Чтение: «Оборотень» Лёнса, которого я не читал давно, с детства. Я нашел его здесь, в бункере, валявшимся среди книг. В нарочито-грубоватой, словно топором рубленной манере чувствуется влияние древних саг и притчей. И все же чтение захватило меня, так как действие происходит совсем рядом, собственно в окрестностях Кирххорста.