Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Среди почты письмо от Карла Шмитта, где он обсуждает разлад между стремлением защитить себя и послушанием, в чем население может убедиться, находясь во время обстрела в бомбоубежищах. Из всех мыслителей, которых я знаю, Карл Шмитт лучше всех умеет давать определения. Будучи классическим мыслителем права, он — подданный короны, и его положение становится по необходимости ложным, когда один гарнитур демократии сменяется другим. При возвышении незаконных властей на месте кронюриста образуется вакуум, и попытка заполнить его совершается за счет репутации. Таковы злоключения этой профессии. Поэтому самые удачливые сегодня — это мимы; всемирно знаменитый актер без труда выдержит любую перемену. Слегка перефразируя Бэкона, можно сказать, что для того, чтобы сегодня прорваться сквозь мир, нужно взять чуть больше от мима и чуть меньше от человека чести.

По своему обычаю, Карл Шмитт приводит также место из Библии, Исайя 14, 17.

Кирххорст, 17 декабря 1943

Полистал дневники Гонкуров. Удивительно, как изменился в ходе этой войны читатель, — такое ощущение, что огромные массы книг не в состоянии переступить духовные заграждения, поставленные ею. Здесь скрываются едва заметные, но целые области разрушений. Так вещи в закрытых шкафах разъедает моль. Берешь книгу и видишь, что она потеряла прелесть, как возлюбленная, о которой часто думал с вожделением, но чья красота не выдержала определенных кризисов или событий. Скука оценит состав книг более жестко, чем любой цензор, любой книжный запрет. Однако можно заранее предугадать, что первостепенным книгам, прежде всего Библии, это только пойдет на пользу.

Под 16-м мая 1889-го я нашел любопытный сон Леона Доде. Ему явился Шарко и принес «Мысли» Паскаля. Одновременно, в знак подтверждения, он показал ему в мозгу этого великого человека клетки, где жили мысли, — клетки походили на соты засохшего пчелиного улья.

Рядом упоминается обелиск на площади Согласия, вид которого всегда создавал у меня впечатление магического указательного пальца, — здесь же он вызывает воспоминания «о розовом цвете шампанского шербета». В таких образах чувствуется уже размягченность, разъедающая камень.

Эдмон де Гонкур упоминает разговоры с Октавом Мирбо, а тот, в свою очередь, был знаком с Саша Гитри, с которым и я несколько раз беседовал. Так протягиваются мосты между мертвыми и живыми — по промежуточным столбам. При этом я часто думаю об эротической цепочке: двое мужчин могли обнимать одну и ту же женщину, один из них родился в XVIII веке перед французской революцией, в то время как другой умер в XX после мировой войны.

В поезде, 20 декабря 1943

Прощание с Кирххорстом при теплом ветре и моросящем дождике. Лёнинг прислал за мной автомобиль. Поскольку я опоздал на поезд, то еще раз прошелся по скорбным развалинам и среди руин вспоминал рождественские вечера, когда до 1914 и даже до 1939 года веселая, нагруженная подарками толпа наводняла улицы. Какая толчея была на Пакхофштрассе, превращенной теперь в две стены мусора! Моя, доброй памяти, мама брала меня туда с собой и до полудня угощала маленькими мясными паштетами, а после полудня — ореховым тортом.

Лица с тех пор изменились; они не только выглядят более усталыми, измученными и унылыми, но стали уродливее в моральном смысле. Это особенно заметно в залах ожидания, — такое чувство, будто сидишь в клетке, окруженный зверьми. Не собственное ли одиночество, не потеря ли самого себя создают это впечатление? В таких залах ожидания четко проявляется страшная дистанция, отделяющая нас от цели.

Тогда я пошел к Кенигсвортерштрассе, посетив перед этим старое кладбище на Лангенлаубе с его странными надгробными камнями. Дом на Дайне, в котором мы жили в 1905 году, уцелел. Глядя на него, я вспомнил о приступах меланхолии, часто случавшихся со мной по дороге в школу, о великой оставленности. Меня мучила мысль, что станет со мной, если моя мать умрет, а также чувство, что я вовсе не такой, каким хотят меня видеть. И теперь, пока я шагал по длинным улицам, это настроение вернулось из забытья, — так в зловещем сне вспоминаешь о детском страхе.

Радуга, прикрытая завесой, висящей над громом катарактов. Сделана ли эта завеса из слез, или из эссенций, из коих рождается жемчужина? Все равно, ибо уже провидится чудесный мост, ведущий прочь из уничтожения.

Париж, 21 декабря 1943

Среди французской почты, обнаруженной мною в «Рафаэле», было письмо от Жана Лелё о Леоне Блуа, которого я рекомендовал ему почитать. Ему бросилась в глаза «бесчеловечность» этого автора. Он упрекает его в том, что свойственный ему католицизм зачастую перестает быть христианством. Это верно. Наряду с другими романистами Блуа можно было бы упрекнуть в «испанском» уклоне, в своеобразной жесткости, ведущей в конце концов к бессердечности. Противовесом этого является уклон германский, стремящийся раствориться в элементарном. Великий инквизитор и Ангел Силезский. {178} 178 Ангел Силезский (наст, имя — Йоханнес Шефлер, 1624–1677) — немецкий поэт и мистик, член монашеского ордена францисканцев. Особенно известен как автор книги замечательных религиозно-поэтических афоризмов «Херувимский странник», блестяще переведенных на русский язык Н. О. Гучинской.