Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Итак, подведем промежуточные итоги. Придворные девушки и женщины по сексуальным ориентирам и моральным ценностям ничем не отличались от дворовых. Интимная связь с царем не только не осуждалась, но наоборот афишировалась как знак особого расположения самодержца. Именно поэтому князь Дмитрий Львович Нарышкин, жена которого многие годы была любовницей Александра I и даже рожала ему детей, никогда не был предметом насмешек двора, а скорее зависти. Ведь он был не обычный рогоносец, а гордо нес рога, так сказать, венценосного происхождения. Все об этом знали, уважали и завидовали, но вслух никто не произносил. Эта строжайшая заповедь дворцового этикета легко объяснима. Открытое обсуждение любовных пристрастий императора автоматически бросало бы тень на реноме императрицы. А это принципиально исключалось. Степень строгости этого запрета может быть проиллюстрирована выдержкой из уже упоминавшегося дневника Долли Фикельмон. Будучи отлично осведомленной о многочисленных любовных забавах Николая Павловича, она даже в личном дневнике пела осанну безоблачному счастью императорской семьи: «Человеческому воображению невозможно представить что-нибудь более совершенное, чем вся эта семья. Император и императрица могли бы быть персонажами какой-нибудь сказки!»

Единственно, что постоянно беспокоило придворных, это проявления откровенного фаворитизма со стороны государя. Но эти опять-таки не в осуждение альковной стороны вопроса, а исключительно из-за боязни излишнего влияния очередной любовницы царя на жизнь двора. Кстати, с этой точки зрения Наталья Николаевна была фигурой идеальной для двора. Она не тянула на светскую львицу и не была столь умна, чтобы стать чьим-нибудь «агентом влияния». Единственное, на что хватает фантазии Натали, это выпросить для своей сестры Екатерины место при дворе в рекордно короткий срок. В октябре 1834 г. сестры появляются в Петербурге, а к декабрю Екатерина уже фрейлина императрицы! Головокружительная карьера, которую невозможно представить без мощной протекции. Но это, конечно, не тянуло на фаворитизм.

Так что, обозревая круг лиц, принадлежавших к высшему свету, невозможно найти ни одной фигуры, заинтересованной ставить палки в колеса любовной интрижке царя с госпожой Пушкиной. То, что среди этих лиц были недоброжелатели и даже враги ее мужа, как это ни покажется странным, на самом деле ничего не объясняет. Нет сомнений в том, что было много людей, желавших насолить Пушкину. Но все они намертво впитали в себя все правила придворного этикета и знали, что можно получить за его нарушение. Зачем же им напрямую впутывать имя императора в предполагаемую интригу? Ведь ясно, что после неминуемого скандала, вызванного анонимным пасквилем, последует расследование по высшему разряду. Да и кто из высшего света видел что-либо смешное, постыдное или оскорбительное в роли мужа императорской наложницы? Автор анонимного письма был человеком с психологией, мироощущением прямо противоположным психологии царедворца. Он имел совершенно иную закваску, где понятия «человеческое достоинство», «равенство перед законом» наполнялись реальным содержанием, превращались в конкретность поступков. Этот человек должен был помнить, что Пушкин, едва достигнув восемнадцати лет, уже предлагал царям: «Склонитесь первые главой / Под сень надежную закона». Он настолько хорошо знал Пушкина «изнутри», что безошибочно определил главную болевую точку поэта.

Однако здесь мы забегаем вперед, конечно, не без преднамеренного лукавства. О личности автора анонимного письма речь пойдет ниже. Сейчас же у нас другая задача. Если читатель помнит, мы хотели выяснить, имел ли Пушкин основания ревновать свою супругу к Николаю I? Все, о чем мы говорили выше, с очевидностью приводит к положительному ответу.

Для самого Пушкина ухаживания царя за его супругой не были секретом. «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Н.Н. танцевала в Аничкове», – с горечью записывает Пушкин в своем дневнике 1 января 1834 г. Комментируя сей факт биографии поэта, официальная пушкинистика почему-то смещает акцент исключительно в сторону несоответствия чина камер-юнкера с возрастом Пушкина. Конечно, этот момент добавлял ситуации гротеск, но главное оскорбление для себя Пушкин фиксирует во второй фразе. Чисто формально Пушкин, приписанный после окончания Лицея к Коллегии иностранных дел, в силу своей «служебной нерадивости» не имел права ни на какую другую должность при дворе. Поэтому главное не в том, камер-юнкер Пушкин или не камер-юнкер (в конце концов, имей Николай Павлович хоть толику снисхождения к поэту и «в порядке исключения» пожаловал бы Пушкину более высокий чин – специально к удовольствию будущих пушкиноведов, – что это меняет?). Важно другое, что, получив придворный чин (любой!), Пушкин обязан был являться на все императорские мероприятия, т. е. в основном на балы, собственной персоной и непременно с супругой. Вот она – главная боль Пушкина. «Говорят, что мы будем ходить попарно, как институтки», – желчно пишет он своей жене.