Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

В коридоре у входа в палату курила заплаканная Фатима Салказанова.

– Представляешь, я пришла, когда он только что умер!

На полчаса опоздала, вчера договорились с ним, что она придёт, почитает ему газеты, они поболтают…

Виктор Платонович лежал со сложенными на груди руками, уже одетый нянечками в свой любимый серо-коричневый пиджак и голубую рубашку. Голова была перебинтована, как будто у него болели зубы. Так челюсть покойникам подвязывают, успокоила меня Фатима, мол, такие правила. На полке в шкафу лежали часы, носовой платок, расчёска и мелкие деньги – всё, что было у него в карманах. Тут же стояла надпитая наполовину плоская четвертинка с ромом. Мерзостным на вкус, но самым дешёвым из крепких напитков.

Пришёл Вовочка, позвал в кабинет, сказал, что Вика умер во сне, без мучений…

Мама горестно сидела в большой комнате, Мила то плакала на кухне, то отвечала на телефонные звонки. Да, умер, в начале седьмого, в частной клинике в парижском пригороде Жантийи. Нет, не мучился, умер сразу… Насчёт похорон ничего пока не известно…

Вытирая слезы, я начал общёлкивать всю квартиру, кабинет, все уголки, картинки, штучки-мучки на полочках, на память, как всё там было в момент его смерти.

Пока не закончилась плёнка…

«Русская мысль» выходила по пятницам, поэтому наше извещение о смерти Некрасова появилось лишь через неделю, 11 сентября.

3 сентября 1987 года, в 18 ч. 10 мин. скончался

Виктор Платонович НЕКРАСОВ

О чём горестно извещает вдова и семья покойного.

Мир праху его!

В этом же номере большой некролог «Это был истинный русский интеллигент», подписанный В. Аксеновым, А. Гладилиным, Г. Владимовым, С. Довлатовым, А. Зиновьевым, Л. Копелевым, Р. Орловой, Э. Кузнецовым, В. Максимовым.

«При всех его человеческих слабостях, милых чудачествах, прелестном (впрочем, напускном) инфантилизме, босяцких южных интонациях – это и был истинный русский интеллигент…

Но главный его дар был – любовь к свободе. С непостижимой для русского писателя смелостью он заявил: “Родина – там, где свобода”…

Как тяжело примириться, что больше не будет с нами этого красивого, артистичного, на редкость обаятельного, доброго, благородного человека. О том, что Виктор Некрасов стал частью нашей жизни, мы знали давно. Но нам лишь сегодня дано осознать, какой большой и необходимой частью».

Все французские газеты сообщили о его смерти, в русских эмигрантских газетах всего мира напечатаны бесчисленные соболезнования. В «Русской мысли» были статьи Василия Аксёнова, Льва Копелева и Раисы Орловой, Владимира Максимова, Кирилла Померанцева. Напечатана телеграмма из Москвы: «Галине Некрасовой. Вместе со всеми друзьями глубоко потрясены, скорбим о кончине дорогого Вики. Руфь и Люся Боннэр, Андрей Сахаров, Лена Копелева, Галя Евтушенко».

А в Москве взорвалась идеологическая бомба – «Московские новости» опубликовали некролог о Некрасове, подписанный Григорием Баклановым, Булатом Окуджавой, Вячеславом Кондратьевым, Владимиром Лакшиным. В осторожнейшей форме, но это было как бы извинение перед тем, кого советская власть изгнала за пределы страны. Такой наглости кремлёвские хрычи не ожидали! Посягнуть на устои мирового оплота социализма! На срочно собранном Политбюро потребовали запрета газеты! Слава богу, обошлось…

А в это время в Париже…

Началась эпопея с поисками места для Некрасова на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. С тридцатых годов все эмигранты рвались хоронить своих усопших именно там, в окружении русских берёз и среди тысяч могил соотечественников. Мэр городка, отстаивая интересы сограждан-католиков, строжайше приказал не выделять русским новых могил. Дескать, своих негде будет хоронить. Он был прав, конечно, православные могилы заполонили всю муниципальную территорию. Тогда русские начали помещать в одну могилу целые семьи. Надо сказать, что каждая могила представляла собой не просто яму, а некую траншею, облицованную бетонными плитами, в которую несколькими ярусами ставились гробы. А сверху это подобие склепа запечатывалось могильной плитой. Но и тут мэр не дремал – постановил ограничить количество постояльцев тремя в одном захоронении. Цены за могилы взлетели и парили в небесах, недосягаемые. К тому же мэр ещё не вернулся из отпуска и некому было подать ни петиции, ни челобитной.

Что делать – неизвестно! Хоронить следовало только на Сен-Женевьев, вместе со всеми славными эмигрантами, писателями, воинами, поэтами, художниками. И просто с неизвестными, но русскими людьми. Так хотел сам Некрасов. «Континент», «Радио Свобода» и «Русская мысль» обзванивали чуть ли ни всех подряд русских. Мы ходили на все вечерние службы в церковь, в надежде неизвестно на что. Попросили помочь даже архиепископа. Прошло пять дней после смерти Виктора Платоновича, а могилы не было. Он мыкался, неприкаянный, в больничном морге.