Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

«В смерти, а особенно чтимого тобой человека, много печали. И это естественно. Но, оказывается, бывает и в печали смерти – юмор. Галина Вишневская в своей книге вспоминает, как на похоронах знаменитой певицы пел не менее знаменитый певец. Он спел романс Даргомыжского, забыв, что кончается он словами: “Мне горько потому, что… весело тебе”. Вот, оказывается, бывает и такое…»

Я датирую эти самые последние строки Некрасова: 27 июля 1987 года.

В начале августа начался второй цикл облучений.

Теперь я отвёз его в другой соседний городок – Булонь. Он поднялся на высокое крыльцо больницы и провёл у врача около часа. Я сидел в холодке, ждал, а когда он появился в дверях, пошел ему навстречу. В.П. начал спускаться по довольно крутым ступенькам. И вдруг сильно покачнулся, чуть вперёд, а потом назад, как бы падая, схватился на перила. Его подхватили две женщины, спускавшиеся позади него. Я подбежал, взял под руку. Он не противился, молча мы и дошли до машины. Потом проводил его до самой квартиры, спросил, что, мол, надо купить или приготовить. Ничего не надо, всё есть, безжизненно ответил Вика. И лёг на тахту в кабинете, попросил задёрнуть занавеску. В холодильнике кроме йогуртов, мягкого сыра и двух булочек была ещё пачка пива…

Девятого августа намечался большой день. Позвонил Павел Лунгин и обещал зайти вместе с Женей, проведать, поболтать. Вика чувствовал себя получше, а тут прямо-таки ожил, велел мне приготовить для него выходную ковбойку, пошёл бриться.

– А ты полей араукарию! – деловито распорядился.

Последние два месяца на письменном столе в кабинете стояло изящное растение с мягкой хвоей, купленное им ещё в мае у нас на рынке, непонятно зачем. В моменты улучшения Вика аккуратно его поливал, а днём чуть раздвигал плотные шторы на окне, и тогда солнечная полоска падала прямо на араукарию. Когда же В.П. увезли в больницу, я раздёрнул шторы полностью и даже окно легонько приоткрыл. Через неделю после смерти Некрасова араукария как-то мгновенно засохла, хотя я не забывал её поливать…

Поставили пластинку. Вика даже поинтересовался – если ли пиво для гостей, колбаса или ещё что? Озаботился: а что если Пашка захочет водки? Там видно будет, успокоил я. К тому же брательники, надо полагать, не басурмане, додумаются захватить с собой пузырёк.

Гости не подкачали со священным обычаем и принесли бутылку столичной. Застолье сообразили среди бела дня, когда по французским понятиям полагалось лёгкое угощение. Но условности отмели и сразу приступили к тепловатой водке. Заедали йогуртами. Паша поведал о киношных новостях, Женя тоже сообщил пару московских историй, я же следил, чтобы разговор не соскользнул на болезнь. В.П. предупредил – скажи ребятам, о болезнях и лекарствах не заикаться. Да они и сами избегали страшного этого разговора, только Паша нет-нет да и кидал на Вику взгляд, с жалостью и тревогой.

Принесённая бутылка была выпита на редкость благополучно. Поддержали компанию хозяину, высосали для приличия и его пиво. Потом решили спуститься к нам, на второй этаж, там было прохладнее, имелась закуска, а в баре и выпивка. Пашка смешно острил, я, как мог, поддерживал, Женька компанейски шумел, В.П. улыбался и наслаждался обществом. Выяснилось, что он захватил с собой свою «Минолту», щёлкнул меня пару раз. Я тоже достал фотоаппарат, снимал всех, то в обнимку, то так, рядышком. Забавно получилось – я наводил резкость именно в тот момент, когда и сам В.П. решил меня сфотографировать. И на последней в своей жизни фотографии Виктор Платонович запечатлел именно меня с фотоаппаратом. А моя фотография оказалась потом последним прижизненным снимком Некрасова. Никто из нас как-то и не задумался, что это последний раз, когда мы весело и бестолково треплемся все вместе, что это последние съёмки, последнее пиво, последние некрасовские улыбки…

В середине августа Вика как-то вдруг сник, прекратил со всеми общение. К телефону не подходил. Плохо ему было, наверняка плохо, и очень тоскливо. Думаю, теперь он точно знал, что умирает… Но, как и раньше, не жаловался и не разрешал заговаривать о болезни. Лежал в полутёмном кабинете, принимал снотворное, вставал редко. Почти не ел, хотя Мила готовила ему всё, что он любил, – котлетки, супчики, оладьи. Я заходил к нему дважды в день.

Спросил, не вызвать ли маму.

– Ни в коем случае! Не надо волнений! – тихо, но резко ответил В.П. – А когда звонит, говори, что всё идет потихоньку!

К концу августа я придумал название для своего рассказика о первой встрече с Некрасовым. «Перст судьбы». Чтобы отвлечь Вику от ужасных дум, решил я, сделаю ему как бы рукописный подарочек.