Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

1936. Первый московский показательный процесс. Начало сталинских «чисток». Террор. Мандельштам лишен какой бы то ни было литературной работы. Безденежье и нужда.

1937. Болезнь сердца, одышка. В одном из апрельских писем: «Я — тень. Меня нет. У меня есть одно только право — умереть. Меня и жену толкают на самоубийство». Обличительная статья в воронежской газете: Мандельштам причислен к «троцкистам и другим классово-враждебным людям»: 16 мая : Завершение трехлетней ссылки, возвращение в Москву. Мандельштам теряет право на проживание в столице. Переезд в Савелово, затем — в Калинин.

1938. 2 марта : Путевка в дом отдыха в Саматихе (западня). 16 марта : Письмо-донос Владимира Ставского, генерального секретаря Союза советских писателей, к наркому внутренних дел Ежову с просьбой «решить вопрос об Осипе Мандельштаме». 2 мая : Мандельштам арестован в Саматихе и доставлен на Лубянку, затем — в московскую Бутырскую тюрьму. 2 августа : Приговорен Особым совещанием к пяти годам исправительно-трудовых лагерей за контрреволюционную деятельность по статье 58–10 («антисоветская агитация и пропаганда»), 8 сентября : Отправляется этапом в Сибирь. 12 октября : Прибыл в пересыльный лагерь «Вторая речка» под Владивостоком, помещен в барак 11 — для «контрреволюционеров». Из последнего письма (начало ноября): «Здоровье очень слабое. Истощен до крайности. Исхудал, неузнаваем почти. Но посылать вещи, продукты и деньги не знаю, есть ли смысл. Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей». Эпидемия сыпного тифа. 27 декабря : Мандельштам умирает в лагере во время санитарного мероприятия.

«…Почему я люблю Мандельштама, с его путаной, слабой хаотической мыслью, порой бессмыслицей (проследите-ка логически любой его стих!) и неизменной магией каждой строки. Дело не в “классицизме” […] — в чарах»

«Осип Мандельштам пасся, как овца, по дому, скитался по комнатам, как Гомер. Человек он в разговоре чрезвычайно умный. Покойный Хлебников называл его “Мраморная муха”. Ахматова говорит про него, что он величайший поэт.

Мандельштам истерически любил сладкое. Живя в очень трудных условиях, без сапог, в холоде, он умудрялся оставаться избалованным.

Его какая-то женская распущенность и птичье легкомыслие были не лишены системы. У него настоящая повадка художника, а художник и лжет для того, чтобы быть свободным в единственном своем деле, — он как обезьяна, которая, по словам индусов, не разговаривает, чтобы ее не заставили работать»

«Он переполнен ритмами, как переполнен мыслями и прекрасными словами. Читая, он покачивается, шевелит руками; он с наслаждением дышит в такт словам — с физиологичностью корифея, за которым выступает пляшущий хор. Он ходит смешно, с слишком прямой спиной и как бы приподнимаясь на цыпочках.

Мандельштам слывет сумасшедшим и действительно кажется сумасшедшим среди людей, привыкших скрывать или подтасовывать свои импульсы. А[нна] А[хматова] говорит: “Осип — это ящик с сюрпризами”. Должно быть, он очень разный. […] Он взмахивает руками, его глаза выражают полную отрешенность от стула, и собеседника, и недоеденного бутерброда на блюдце. Он говорит словами своих стихов: косноязычно (с мычанием, со словцом “этого…”, беспрерывно пересекающим речь), грандиозно, бесстыдно. Не забывая все-таки хитрить и шутить.

Мандельштам — это зрелище, утверждающее оптимизм»

«…Трагическая фигура редкостного поэта, который и в годы воронежской ссылки продолжал писать вещи неизреченной красоты и мощи…»

«Он вспомнил, как однажды в детстве его остановил на бульваре китаец из прачечной, которая была в подвале того дома, где он вырос. Китаец случайно взял его за руку, за другую, вывернул ладони вверх и возбужденно закричал что-то на своем языке. Оказалось, что он объявил мальчика счастливым обладателем верной приметы. Эту метку счастья поэт вспоминал много раз, особенно часто тогда, когда напечатал свою первую книжку. Сейчас он вспоминал китайца без злобы и без иронии — ему было все равно. […]

К вечеру он умер.

Но списали его на два дня позднее — изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти — немаловажная деталь для будущих его биографов»