Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Автограф стихотворения «К пустой земле невольно припадая…» (1937). Из «Наташиной книги», которую Мандельштамы в мае 1937 года, покидая Воронеж, подарили Наталье Штемпель

Супруги покинули Воронеж 16 мая 1937 года. Несмотря на все перенесенные ими лишения и страхи, пребывание в этом городе означало для них отсрочку, нежданное продление срока жизни, «вторую жизнь» (слова Мандельштама). Кроме того, здесь появилось на свет более ста значительных стихотворений. Кто мог тогда знать, что именно благодаря этому обстоятельству Воронеж займет свое место на карте мировой поэзии? «…Воронеж был чудом, — напишет Надежда Мандельштам в своих воспоминаниях, — и чудо нас туда привело» [381] Мандельштам Н. Воспоминания. C. 170. .

17 мая 1937 года Мандельштамы вернулись в свою московскую квартиру в Нащокинском переулке. В одной комнате жила Вера Хазина, мать Надежды Яковлевны. В другой за время отсутствия Мандельштамов обосновался — при личной поддержке генерального секретаря ССП Ставского — некто Костарев, ярый доносчик. Впрочем, стоило Мандельштамам вернуться, как он бесследно исчез. Они восприняли это как добрый знак и некоторое время тешили себя иллюзией, что теперь их оставят в покое.

Мандельштамы встречаются с Ахматовой, со старыми друзьями и знакомыми. Обитатели кооперативного писательского дома взирают на них с еще большим опасением; НКВД, разумеется, по-прежнему наблюдает за ними. 25 мая Мандельштама настигает новый сердечный приступ. Но тогда же, во второй половине мая 1937 года, рождается и новое стихотворение. Это — дань признательности Чарли Чаплину, чьи «Новые времена» и «Огни большого города» Мандельштам увлеченно смотрел в воронежском кинотеатре на проспекте Революции. Теперь он превращает Чаплина в фигуру, родственную самому себе. Чаплин разгуливает по сталинской Москве в год Большого Террора. В том, что он видит, нет ничего смешного: «Как-то мы живем неладно все — чужие, чужие» и «Чудит, чудит чужая даль» (III, 139). Ни слова о светлом будущем, о котором вещала официальная пропаганда [382] Об этом стихотворении см. подробнее: Cavanagh C . Osip Mandelstam and the Modernist Creation of Tradition. Princeton, N. J., 1995. P. 296–303. . Эмма Герштейн вспоминает, что Москва в то время вызывала у Мандельштама тревожное чувство. В ней таилось что-то для него непонятное. «И люди изменились… Все какие-то, — он шевелил губами в поисках определения, — все какие-то… какие-то… поруганные » [383] Герштейн Э. Мемуары. C. 67. .

В это время он читает — одновременно с Ахматовой — роман Джеймса Джойса «Улисс» (он — в немецком переводе Георга Гойерта, она — в оригинале). Несколько раз у них заходит разговор об этой книге; «но было уже не до книг», — горько замечает поэтесса [384] Ахматова А. Собр. соч. в шести томах. Т. 5. С. 51. . Тем не менее, Мандельштам радовался новому соприкосновению со столичной культурной жизнью. «Если мне суждено вернуться, — говорил он в Воронеже своей жене, — я сразу пойду к “французам”». Имелись в виду импрессионисты в Музее нового западного искусства на Кропоткинской улице, 21 в бывшем особняке Морозова — световые и красочные чудеса, описанные в «Путешествии в Армению» (глава «Французы»). «Надо насмотреться, пока еще чего-нибудь не случилось», — добавил Мандельштам, как будто предчувствуя, что не задержится в Москве надолго [385] Мандельштам Н. Воспоминания. С. 262. .