Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Психическое заболевание не отпускает Мандельштама: ему слышатся грубые мужские голоса, которые запугивают его и упрекают в содеянном. Ему кажется, что Ахматову расстреляли и он должен найти ее тело в овраге. В череде безумных видений ему мерещится и его собственный расстрел, который должен состояться «в шесть часов вечера». Желая обмануть своего мужа, Надежда Мандельштам вновь и вновь переводит стрелки стенных часов. В конце концов, он приходит к мысли, что ему остается лишь единственный выход: самоубийство. Он еще раз пытается покончить с собой: в ночь с 3 на 4 июня 1934 года бросается из окна второго этажа местной больницы и падает на вскопанную грядку, вывихнув себе правое плечо и сломав плечевую кость. Но этот безумный прыжок в никуда приводит его в чувство. Миг возвращения к ясности описан в седьмом стихотворении воронежских «Стансов» (май июнь 1935 года):

Опасаясь, что Мандельштама поместят в пермскую психиатрическую клинику и тем самым окончательно погубят, Надежда Яковлевна, не медля, начинает хлопотать. Она обращается к Пастернаку и Ахматовой, просит их вмешаться; остаток денег уходит на телеграммы: Бухарину и даже в ЦК Коммунистической партии. Бухарин пишет Сталину знаменитое письмо с примечательной фразой: «Поэты всегда правы; история за них». И добавляет: «И Пастернак тоже волнуется» [324] Шенталинский В . Рабы свободы. В литературных архивах КГБ… С. 239. .

Советские правители вовсе не желали — за несколько недель до открытия писательского съезда — запятнать себя самоубийством еще одного поэта. Еще стояли, если воспользоваться выражением Анны Ахматовой, «вегетарианские времена»: неукротимая слепая воля Сталина к уничтожению людей начнет проявляться лишь с 1936 года — с началом эпохи «чисток». 12 июня по указанию «сверху» приговор был пересмотрен. 13 июня состоялся известный телефонный разговор Сталина с Пастернаком, чье мнение о Мандельштаме вождю хотелось услышать. «Он ведь мастер, не правда ли?» — спросил Сталин. Пастернак уклонился от ответа, сказав, что желает поговорить со Сталиным «о жизни и смерти». Сталин повесил трубку [325] О телефонном разговоре Пастернака со Сталиным см.: Ивинская О . В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком. С. 75–82. . В милосердии, проявленном Сталиным к Мандельштаму после первого его ареста в 1934 году, есть оттенок коварства, который свидетельствует: Сталин ясно понимал, что будущая его слава в значительной степени зависит от поэтов. Возможно, он рассчитывал и на то, что сумеет заставить гениального поэта Мандельштама написать оду, восхваляющую его как вождя? В то же время телефонный звонок Сталина к Пастернаку доказывает, что великий вождь не знал разоблачительной мандельштамовской эпиграммы. Вероятно, клевреты убедили его в другом: дескать, строптивый Мандельштам арестован из-за пощечины, которую он дал Алексею Толстому. Пощечину, нанесенную ему лично, диктатор не простил бы ни одному человеку.

14 июня в Чердынь приходит официальная телеграмма, подтверждающая пересмотр приговора. Мандельштам получает право выбора места своей ссылки по формуле «минус двенадцать», воспрещающей проживание в Москве, Ленинграде и еще десяти крупнейших городах Советского Союза.

Явившись 15 июня в чердынское ОГПУ к коменданту, Мандельштам сообщил, что выбрал Воронеж (город в среднерусской черноземной полосе, в шестистах километрах к югу от Москвы). Один из его знакомых, ботаник Николай Леонов, отец которого служил в Воронеже тюремным врачом, однажды в разговоре похвалил ему этот город. Там можно было найти сносное медицинское обслуживание, а кроме того — в отличие от чердынской глухомани — какую-то, пусть и провинциальную, культурную жизнь. Своей жене Мандельштам сказал: «Кто знает, может, еще понадобится тюремный врач» [326] Мандельштам Н. Воспоминания. С. 112. .

16 июня 1934 года Мандельштамы возвращаются — через Пермь и Казань — обратно в Москву; им снова приходится пережить «день о пяти головах», в этот раз — с надеждой на то, что их положение улучшится. Еще в феврале 1937 года Мандельштам вспомнит об этом возвращении в жизнь, а также — о гигантских портретах Сталина на каждом углу. Двусмысленный образ «благодетеля», которому Мандельштам был обязан отсрочкой губительного приговора, появляется в одном из его стихотворений: