Юрий Котлов - Мои осколки

Хотя и холодными ноябрьскими теми ночами желал своей матушке только одного — скорой смерти. Побыстрее отмучиться.

Все отдал бы, чтобы ее вылечить, ходил в церковь, заказывал обедни за ее здравие, ездил к знахарке, привозил от нее водичку наговоренную, как когда-то она мне, но смысла в этом не было. И я думал, что ничего ужаснее не бывает, что хорошо умирать чинно, а тебе внуки и дети подносят что-нибудь вкусное, но здесь было не так. Под конец она не могла и воду пить. Маленький глоток сделает, и обратно непрестанный поток крови, сгнивших внутренностей, запах, страх. Запах, запах. Племянницы мои, внучки моей матери, приехали, чтобы ухаживать за любимой бабушкой, а иной раз подойти к ней боятся. Тазик убрать, выпростать, полотенце пропитанное поменять. «Сидите, я сам». И так целыми днями, ночами.

Сестра привезла книгу примет и совала ее мне: «Посмотри, что написано? Хорошие люди умирают легкой смертью, а негодные мучаются. Чем негоднее человек, тем дольше мучается».

Господи, зачем она это говорила? Зачем притащила эту книгу? Да и где было набраться ей, матери, за свою серую однообразную жизнь грехов, чтобы расплачиваться таким страданием?! Всю жизнь для других, всю жизнь в труде тяжком. Но я от бессонных ночей и всего этого ужасного соображал плохо и послушно листал книгу, подумывая: может, действительно стоит прорубить потолок?

И еще запомнилось в той книге утверждение, что цветок в комнате, где умирает человек, тоже погибает. Это не так, уверяю. Год с лишним прошел, а материнский цветок из комнаты живет, расцвел и дал отростки. Не стоит обманывать себя суевериями, они от слова всуе, пустое, значит… И необязательно человек расплачивается за старое, даже если оно есть, страшное, мерзкое, потому как Бог есть любовь, но не месть. Как сказал мне знакомый священник, мучениями человек прокладывает себе дорогу к Богу. А мать — вовсе святой человек… За один день тех нечеловеческих страданий она заслужила место на небесах, а было их — два месяца.

Вечером 27 ноября 2006 года моя несчастная матушка, отмучившись, умерла.

До этого поумирало еще много знакомых, родственников, соседей. Умер от рака крови Рашид, прицеплявший наши санки к своему «Минску». Умер еще парнишка из нашего подъезда — от рака кишечника. Учительница начальных классов из соседнего дома — от рака крови. Алкаш Гена, носивший на плече кошку Моську, как пират попугая, захлебнулся блевотиной. Бабушка Дуня, приемная мать отца моего и которая очень меня любила, умерла в восемьдесят третьем или в восемьдесят четвертом, — родственники сообщили много позже, оправдываясь, что пусть она останется в нашей памяти такой, как при жизни. Возможно, они правы. Умерла она от рака. Умер дядя Ваня, годом раньше — дядя Коля. Нюраха умерла в приюте, доме для престарелых, потому как детей у нее не было, муж умер раньше, а те, кто купили ее дом, вывезли с чердака целый грузовик барахла — сапоги, шубы… Спилась и разбилась насмерть, свалившись с балкона, одноклассница Светка Калачева. Колька Шмелев, одноклассник, хороший и веселый парень, повесился. И еще, наверное, умерли многие, те, о ком не знаю.

Моя жизнь мало изменилась. Пишу, отсылаю, потом жду. Раньше заглядывал в почтовый ящик на двери, теперь — в электронный.

Мне сорок почти лет, но я все не могу привыкнуть, что рядом со мной нет моей горячо любимой мамочки, которую при жизни никогда так не называл — стеснялся.

И последнее. Если бы я мог вернуться в прошлое, чтобы навсегда там остаться, я хотел бы, чтобы это был солнечный весенний день, когда бабушка в очках с резинкой вместо дужек вяжет носки, за окном ручьи, сестру не помню, мать приходит с работы с гостинцами от лисички. На матери под дешевеньким пальто кримпленовое платье в розовых цветах, которое ей очень к лицу, и она сама еще молодая, красивая.

На кухонном столе сливки в стеклянной бутылке, полосатая крышечка из фольги, в пакетике полиэтиленовом пряники шоколадные или печенье овсяное.

А я, покачиваясь на стуле, занимаюсь книгоедством.