Юрий Котлов - Мои осколки

Муж, отец мой, который бил ее, издевался, да и то не она мне это сказала, потом — родственники. Приносил вино, садился на кухне пить, а одному скучно, и потому она, уставшая за день, работа и дети, должна была еще покорно сидеть и смотреть, как он напивается. Однажды, она была беременная мной, отец разбил ей голову. В другой раз, тоже родственники рассказали, он отобрал меня, младенца, у матери, отправился гулять. Ночь, зима, пьяный. Мать отшвырнул и вернулся, одеяло развернутое, ножки у меня, заходившегося в крике, торчат посиневшие. С тех пор, опять же родственники сказали, я стал часто болеть, простывать.

Я не испытываю к отцу ненависти, я его совсем не помню, чтобы осуждать, и даже поставил ему новый надгробный камень, потому как мать всегда вспоминала о нем только хорошее, и всегда на родительский день и 23 августа, когда он погиб, ходила на кладбище прибираться, и я с ней. И еще рассказывала, что он был первым сталеваром Мордовии, личность известная, и что его портрет долго висел в местном краеведческом музее. Я всему этому верил, но мне хотелось понять: неужели в супружестве святым всегда достаются демоны?

Если бы я задался целью составить свое генеалогическое древо, лучшим для этого временем была бы холодная осень 2006 года, когда мать, больная, тихая, но еще встававшая, чтобы покушать и в туалет, лежала на своей кровати. Я садился на диван напротив, и она, радовавшаяся единению с любимым сыном, потому как раньше поговорить всегда некогда, всегда дела, — рассказывала, рассказывала…

Пеняя на дырявую память, жалею, что не записывал. Теперь вся надежда на осколки.

Родители моего отца, дед и бабка, историю любви и трагедии которых можно положить в основу какой-нибудь мелодрамы. Сороковые, война, тыл, у деда бронь, он на заводе военном работает, бабка (странно это писать и произносить сейчас — «бабка», ей в то время было двадцать с небольшим, младше меня была намного и она, и дед) медсестра в госпитале. Дальше помню плохо, но что-то связанное с работой — то ли технику на заводе разгружали, то ли придавило чем, но у деда завороток кишок. Его в больницу, как раз в дежурство жены, а единственный хирург пьяный, и он, дед, на руках жены и умирает. Она идет домой, целует сына Альберта, отца моего, дочку Галю, ему три годика, ей на год меньше, идет опять в больницу, выпивает что-то из склянки и умирает возле своего мужа. Хоронят их вместе, а отца моего потом усыновила баба Дуня, Галю — другие добрые люди.

Сухо, скупо, но, если пофантазировать, можно дополнить все это художественными подробностями: лампочки больничные, врач пьяный, молодая женщина в белом халате бредет по грязи и холоду домой, чтобы попрощаться с малышами своими, глаза детей, яд в склянке.

Теперь родители матери. Ее мать, бабушка моя святая, родилась в 1910 году, и матери лишилась очень рано, воспитывала ее мачеха, а мачехи — дело известное. Рано вышла замуж, а отца ее раскулачили и с семьей отправили в Сибирь. Она с мужем осталась, деревенька в Старошайговском районе Мордовии. Первая дочка, Соня, умерла малышкой, потом родились еще трое, Ваня, Коля и Таня, мать моя. Когда война в сорок первом началась, мужа Федора, деда моего, забирают, но в середине войны приходит, не то израненный, не то больной. Выбрасывают его провожающие на повороте, а до деревни сорок километров. Мелкими шажками бредет домой, по грязи, опять же по холоду. Неделю идет эти сорок километров, и одному Богу известно, где он ночевал и что ел. А потом, когда почти дошел, кто-то из деревенских увидел его и сообщил бабушке. Она лошадь в колхозе взяла, запрягла, и встречать бросилась, а он уже сам почти пришел. Мать вспоминала, что он еле ноги передвигал, сидел подолгу на лавке и вздыхал, чувствуя, что стал обузой, потому как и работать не мог, и лечить некому. Той же осенью и повесился в сенях. Матери шесть лет было, и она хорошо запомнила покачивающиеся в сенях ноги своего отца.

Вот такая грустная наследственность, такие неразвившиеся ветки на древе, срубленные в самом соку.

Рассказывала мать о себе, и там тоже было мало веселого. В войну вечно голодные, ели хлеб из лебеды, а бабушка в колхозе работает за палочки и лишь бы зерна горсть детям принести или картошку мерзлую из земли тайком выковырять. Такой выбор был: или укради малость, или с голоду помирай.

В восемь лет мать отправили в Казань нянькой работать. Сидела с девочкой годовалой. Год там пронянчилась, но назад привезли, не заплатив ни копейки. Саму кормили, и то ладно.