Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Оставаясь мысленно наедине с самим собой, удаляясь в прошлое, вспоминая моменты слабости и, наоборот, невероятных усилий, на ум приходило одно и тоже — какая-то двойственность чувств. Они как-то жили сами по себе, борясь друг с другом, а ты при этом делал, что полагал необходимым, стараясь не менять принятое решение, а сделав, совершенно вроде бы не думал об этом, тем не менее, где-то в самой глубине сознания, а скорее, подсознания нуждаясь в оправдании. И борьба, такая незаметная и тихая, происходила до тех пор, пока не появлялось нечто понравившееся в виде объяснения своего поступка.

Совесть говорила, правда, слабо и ненастойчиво о надуманности и вычурности оправдания, но оно нравилось, а главное, успокаивало.

Каждый рождается на свете набором характеристик, присущих только ему, и всю последующую жизнь, по пути к своей кончине, мы шлифуем из них наиболее полюбившиеся, забывая об остальных. Если бы, каждый был способен сделать это в равной мере со всем дарованным ему, то, пожалуй, могло бы получиться сообщество почти идеальных людей, хоть и совершенно разных.

А между тем, находясь, скажем, на чердаке, с уверенностью неизбежности выстрела, к этой самой неизбежности приходилось идти через преодоление страхов и нежеланий, исходящих из сознания. Даже когда чья-то смерть была необходима, и доказательств этому не требовалось из-за очевидности сложившейся ситуации, появлялась масса останавливающих факторов, главнейший из которых — кто я, чтобы обрывать человеческую жизнь?

И сейчас, параллельно чтению, я опять наблюдал за двойственностью: одна часть мыслящего сознания говорила: «Всё, ты навсегда останешься в этой скорлупе, ты никогда не увидишь, не испытаешь, не почувствуешь, и гак далее». Перечень бывает нескончаем и приводил к обвинению себя самого же. Перебивающая мысль оптимистично находила выходы, цепляясь за всё, но в основном, за то, во что поверить было почти невозможно, но что всё же произошло!

Каждое утро, даже с ласковым тоненьким лучиком солнца, прокравшимся через узкую щель почти не открывающегося окна, это «никогда» набегало в очередной раз: «Никогда не увидишь сына, дочь, не почувствуешь радости общения, не почувствуешь ни теплоту и содрогание тела любимой женщины, ни любящего или сопереживающего взгляда, никакого «хочу», только должен и обязан, беспросветно, бесконечно и безнадёжно!».

Все силы, которые возможно собрать и сконцентрировать, будут расходоваться только на одно — сопротивление деградации и унынию безысходности, причём в)том буду заинтересован только я! Система оставит не так много возможностей для того, чтобы смочь остаться человеком, а не стать особью.

Экран телевизора, постоянно работающего и несущего в основном негатив, сжирал последние крохи интеллекта, зато взбадривал фрейдовский анальногенитальный комплекс, поддерживаемый, вместе с тем, поглощаемыми продуктами и некоторыми отвлекающими играми. У большинства, после просмотра клипов MTV, опорожнение кишечника сопровождалось рукоблудием, сон дневной или ночной в той же одежде, в которой проводился весь день. Лень заставляла делать поход на расстояние пяти метров в туалет рациональным, то есть кушать и пить чай, когда придётся идти в уборную, чтобы лишний раз не спускаться со спального места. Хотя готовящий или сладко жующий был очень раздражающим фактором, что тоже поднимало с постели, и в основном, судя по взглядам, по причине: «А вдруг после не достанется».

После пары глотков и сотни быстрых переживаний — всё равно уборная, чтобы лишний раз не вставать.

Шаговая доступность делала из когда-то «мартовских котов» спящих тюремных «котиков», и только голодающие наркоманы или не могущие без движения, нервозные и привычные сидельцы сновали, ища общения, совсем не замечая ярко выраженных неврозов и психозов, всё ближе и ближе подбираясь к шизофрении.

Всё это толкало и заставляло держать себя в руках, страшно переживать из-за чего-то несделанного из запланированного на день. Понимая, что далеко так не протянуть, да и для того чтобы дать отдых зрению, уделял два часа в день спорту: час на прогулке, час в камере, подлавливая момент, когда большинство засыпало или расходилось по следственным кабинетам. Если не получалось, и уходил сам, то, по возращению, искал компромисс, к которому многие привыкали и, видя занимающегося сокамерника, терпели и не закуривали сами. Нужно отметить, что пример часто становился заразительным, и даже никогда в своей жизни не делающие зарядку, присоединялись-так было легче переносить и нервозность, и бороться с гнетущими мыслями. Некоторые из них выходили таким образом из «спячки», даже начинали читать, на глазах оживая и обретая новый смысл в жизни. Вместе было всегда легче, но перевод в другую камеру для них, зачастую, ставил точку в подобных начинаниях. И неудивительно - адаптация к новому помещению и новым сокамерникам требовала многих сил и эмоций, хотя, казалось, что нужно только время, а всё остальное делается само собой.