Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

«Газель» резко затормозила, и, не дожидаясь остановки, распахнувшиеся двери выпустили «маски». Понимая, что происходит, я заблокировал двери и уже взглянул в зеркало заднего вида — пусто, очевидно, они ждали меня у главного входа. Воткнутый рычаг переключения скоростей в положение задней передачи, надавленная педаль сцепления левой ногой, педаль газа под правой ногой молили сорваться в визге резины, развернуться на полном ходу и «валить», что есть мочи — всё реально! Правда, простреленный автомобиль и двигатель, которым я собирался заслониться, долго не протянут, ну так много и не надо. Армейскую операцию с прочёсыванием каждого метра Москвы организовывать никто и не будет.

Но вот смех — ехать никуда не хотелось, да и отделку дома я закончил…. а стрелять никто не стрелял. Люди в камуфляже занимали места, заслоняясь стойками, по краям лобового стекла, чтобы мне было неудобно палить в них, правда, как раз делать это было не из чего, я крайне редко носил с собой оружие, а последние шесть лет и вообще не имел такой привычки.

Понятно, что оно у меня было, и я буквально вчера его чистил, и оставил сундук с ним посередине кабинета. Но эти стволы были не для них, а вот их как раз смотрели в мою сторону.

Участившиеся приметы и предчувствие замыкающегося вокруг меня круга давали какие-то проценты на то, что это могут быть не милиционеры, и вот от этих-то, бывших «своих» или новых «чужих», я обязательно бы отстреливался. Если же быть совсем откровенным, то хранящееся в сундучке было для успокоения, а ушёл бы я тихо, на «мягких лапах», ни в кого не стреляя, и так же тихо надолго исчез, а вот потом, возможно, оно мне и понадобилось бы. Но так было бы, не окажись рядом семьи, а сунься кто-то, если бы рядом были они — не обессудьте…

…Так мы и стояли несколько напряжённых секунд, показавшихся вечностью, мне казалось, что каждое движение я заранее знаю, все они зависят от меня и от мною принятого решения. Дикое напряжение возрастало со скоростью развития ядерного взрыва, а мои шансы уйти катастрофически уменьшались, хотя сзади до сих пор всё было свободно — странное упущение, которое я оставляю на данную мне возможность выбора: либо сдаться, либо «теперь ты не обессудь». Сейчас я жил только этим мгновением, только о нём думал и только его переживал, но отчётливо понимал, что если что-то пойдёт не по плану «человеков с оружием», достанется всем: и супруге, и сестре с мужем с их бизнесами и друзьями, а ведь ещё несколько недель назад я мог уйти «дорогой спасения», которой отправил другого.

Что ж, каждому своё, надо попробовать их синициировать на крайние действия — с этой мыслью снял с передачи рычаг переключения скоростей, перевёл взгляд на человека со светлыми волосами, узнав в нём того, кого искал у «Петровки» по «Осиному» приказу, кого видел у своего дома, и чья смерть, возможно, могла бы состояться, прими я на это решение. Да, тут, как в футболе: не забиваешь в чужие ворота — получаешь в свои. Он сделал несколько шагов в сторону моей двери, держа наготове пистолет и, мне кажется, прекрасно понимая, что эта штука со мной справиться не поможет, направил его мне в лицо, показывая жестом, что неплохо было бы выйти. Курок был взведён, а крайняя фаланга пальца касалась бока спускового крючка, и мне подумалось, что если его чем-то неожиданно испугать, то палец обязательно дёрнется: «Всё, надоело!» — резко рванул дверь и так же вышел… палец не дёрнулся…

Дальше всё было как в дыму, который рассеялся, когда меня попросили сесть на пол минивэна, произведённого Российским автопромом, ноги были, как и руки, стянуты пластиковыми «браслетами», с той лишь разницей, что ноги оказались спереди, а руки сзади. Дверь открылась и Трушкин, уже тогда легенда МУРа, что-то говорил или спрашивал. Некоторые части тела поднывали, но было понятно — просит назвать паспортные данные. Отчеканив сегодняшние, реакцию долго ждать не пришлось — в ответ услышал свои настоящие, те, которые последние полтора десятилетия видел лишь на огромной плите на кладбище, приходя навестить упокоившуюся маму. Там меня всегда ждали, там мне было хорошо и спокойно. Там было единственное место, где я мог отрешённо и не задумываясь, говорить о всём наболевшем, где меня выслушивали и где я оставлял все свои камни, тяжелившие душу.

Приходя туда, я проникался настроением, которое принято называть «всё равно» и которое было и сейчас, правда, утяжелённое безысходностью и безразличностью ко всему происходящему. Я был не здесь и не желал оттуда возвращаться, но бьющееся сердце и окружающая всё же жизнь медленно возвращали меня в реальность, постепенно давая понять, что я остался жив.