Альфред Рессел: По дорогам войны

Огонь будет открыт по моему родному городу! Я ждал пять с половиной долгих военных лет, когда сквозь туманную мглу времени и бесконечные бои приду на родную землю, и вот в самом конце войны я отдал приказ стрелять по родному городу. Приказ отменить нельзя. А ведь в городе не только враги, но и мои земляки. И возможно, кто-то из моих родных и знакомых станет тоже жертвой. То, что мне пришлось отдать приказ открыть огонь по Мезиржичи, казалось настолько абсурдным и безумным, что я никак не мог прийти в себя.

- Есть, - ответил полковник, - открыть огонь по Валашске-Мезиржичи с позиций севернее Всетина, с расстояния шестнадцати километров... - Каждое его слово болью отозвалось в моем сердце...

Полковник Бочек отвечал деловито и беспристрастно. Хотя он знал, что это - мой родной город. Как спасти свой город? Я, как молитву, тихо произнес:

- Мой родной город...

Потом я уехал. Понял ли меня полковник? Он всегда был деловит и точен. Таким я знал его...

Встреча с хорошим концом

Когда рассвело, мы поехали к Бистршице под Гостином. Наступал теплый солнечный день, один из тех, когда так и тянет поваляться на лугу. Дорога стала свободнее, движение улеглось. Не хотелось верить, что все еще идет война. Она уже, как говорится, была за плечами. Верилось, что теперь-то мы все переживем. Длинный нос Шпачека повис над рулем. Водитель внимательно вглядывался вперед.

Въехали в Гоштялкову. С верхнего конца длинной деревенской улицы доносилась отдаленная перестрелка. Остановились возле здания полиции.

- Немецкие части, отступая на Пршеров, проходят через деревню и только что столкнулись с партизанами, - доложил мне полицейский.

Я взглянул в бинокль на опушку леса, в километре от дороги, и несколько минут детально рассматривал ее. Там я увидел сначала нескольких человек, а потом их стало больше, они развернулись цепью и пошли прямо к деревне. Немцы! До двухсот человек! Шли они ровным строем, как на плацу. Мне стало смешно от этой чопорности и неестественности, но было не до смеха. Что же делать?..

С верхнего конца Гоштялковой вниз к Ратиборжу галопом мчались повозки обоза - прямо в пасть врагу. Услышав перестрелку, из-под брезента выглядывали солдаты обоза. "К бою!" - подал команду я. Все залегли, и нас оказалось около двадцати человек. Вооружение - винтовки и только два автомата. Мы уже различали светлые овалы лиц вражеских солдат. Они подходили все ближе. И тут в самый критический момент я увидел едущую по деревне из Всетина противотанковую пушку, которая из-за неисправности задержалась в городе, а теперь догоняла свою часть. По моему приказу она развернулась прямо на дороге и открыла огонь по фашистам. Однако их пулеметный огонь быстро нащупал нашу пушку. И вот уже пробит и течет радиатор, часть орудийного расчета выведена из строя. А потом началось...

Для страха времени не оставалось. Мы залегли под прикрытием буйной зелени садов. Нас целиком захватил ближний бой - самая тяжелая форма схватки людей не на жизнь, а на смерть. Рядом со мной проворный смелый солдатик. Стрельнет, спрячется, потом опять стрельнет. Вот еще один немец рухнул на землю. Солдатик зачем-то сорвал у него погоны. Потом, когда все кончилось, он показал мне свой трофей. Смотрю - убил доктора, но доктор-то был с винтовкой... Мы с трудом выбрались из окружения. К тому же немцы торопились, им было не до нас.

Бой нашей группы с противником продолжался до самого обеда, а на западной окраине длинной деревни партизаны и местные патриоты бились с гитлеровцами почти до вечера. Немецкой частью руководил нацистский генерал. Он во что бы то ни стало стремился пробиться на запад. Мы постепенно отошли к Ратиборжу, находившемуся в двух километрах от места сражения. В направлении на Пршеров через Гоштялкову проходили остатки вражеской пехоты.

Сразу же после схватки с врагом, после полудня, запыхавшиеся, пропахшие порохом, достигли мы окраины деревни. И тут меня чуть не хватила кондрашка. Спрятавшись в сарае, в тишине и спокойствии расположился наш полнокровный пехотный взвод с двумя тяжелыми пулеметами. Возглавлял взвод юный подпоручик, имя которого, к счастью для него, выветрилось из моей памяти. Я пришел в ярость. Командир взвода не проявил никакой инициативы, чтобы вступить в бой, который с раннего утра разыгрался у него под самым носом. Он отсиживался в укромном месте, ожидая исхода боя, вместо того чтобы помочь подразделению, подвергшемуся нападению. А ведь он располагал такими огневыми средствами, которые наверняка оказали бы решающее влияние на ход схватки. Могло случиться так, что всех бы нас перебили, а подпоручик со своим подразделением не шевельнул пальцем для оказания помощи.