Варвара Самсонова: Дочь Сталина

«Нет ничего лживее, неосновательнее, несправедливее и поверхностнее суждения одного человека о другом», — писал в середине прошлого века ныне забытый критик и литератор А. В. Никитенко. Он пришел к этому малоутешительному выводу, проанализировав не только чужой опыт, но и свой собственный, и оставил интересные воспоминания о своих знаменитых современниках.

Могут ли авторы биографии оставаться беспристрастными, холодными регистраторами фактов, дат, событий и поступков? В особенности повествуя о жизни столь необычной женщины, как Светлана Аллилуева, — противоречивой, непредсказуемой, неуемной и мятущейся. Это очень трудно.

Правда, наша задача довольно скромная: мы не претендуем на открытие неизвестного и глубину анализа. Существует обширная литература о дочери Сталина: четыре книги ее воспоминаний — «Двадцать писем к другу», «Только один год», «Далекая музыка», «Книга для внучек», мемуары современников и соратников ее отца, родственников и знакомых самой Светланы Аллилуевой. Материала вполне достаточно, чтобы выстроить «линию жизни» незаурядной женщины, по-своему талантливой, честолюбивой… неустроенной и несчастной.

Множество дочерей и жен сильных мира сего канули в Лету. И Светлану Аллилуеву давно бы забыли, если б она не открыла в себе литературный талант, если бы всю жизнь не пыталась стать кем-то еще, может быть, самой собой, а не только дочерью своего отца.

Мы не пытались «отретушировать» ее портрет. Не утаивали резкие, порой убийственные отзывы о ней родственников и знакомых. Не замалчивали лукавство и противоречия в ее книгах. Светлана Аллилуева — автор этих книг и Светлана Аллилуева — их героиня порой разные люди. Часто Светлана отталкивала людей своей раздражительностью и нетерпимостью. Но она же умела привлекать их обаянием, интеллигентностью, широтой души.

Впрочем, Светлана Аллилуева не нуждается ни в оправдании, ни в снисхождении, ни в жалости. Она всегда была слишком самодостаточна. И только близкие знали, какая она в душе робкая, как нуждается в понимании, в настоящих друзьях…

И раздел «Семья» недаром занимает такую важную часть ее жизнеописания. От природы Светлана была очень «семейственной», потому что выросла в большой семье, в окружении клана родственников. Повзрослев, она не раз пыталась «свить свое гнездо», не раз выходила замуж, рожала детей. Но… всегда что-то не складывалось, не сбывалось. Светлана тосковала по семье, но так и не сумела ее создать.

Итак, перед вами рассказ о жизни женщины, уже по праву своего рождения выделившейся из толпы обыкновенных людей. Наверное, в этом ее трагедия, ее крест, который не всегда бывал по плечу слабой женщине. Будь Светлана Аллилуева «обыкновенной», возможно, она обрела бы то, к чему стремилась, — счастье, покой и семейное тепло.

В наше время мемуары Сергея Яковлевича Аллилуева прочитываются с чувством легкой иронии и грусти. К доверию, которое все же появляется к автору повествования, примешивается скептическое недоумение, ибо мы, балансирующие на обломках того светлого будущего, за которое боролся Сергей Яковлевич, хорошо знаем, к чему привела страну эта борьба.

Сквозь мелодии «Варшавянки» и «Интернационала» проходит унылый лейтмотив — плач кроликов, идущих в пасть удаву.

«Старый большевик» и «прирожденный бунтарь» — так окрестил Сергея Яковлевича всесоюзный староста и его старинный приятель М. И. Калинин. «Чернорабочий революции», «марксист-идеалист» — так называет его Светлана в «Двадцати письмах к другу». Все эти пышные наименования конечно же не дают представления о человеке, они скорее уместны в некрологе. Светлана старается восполнить этот пробел, она не жалеет светлых красок для деда.

«…Эта тихая, деликатная мягкость была его прирожденным качеством, а может быть, он и научился этому у той прекрасной русской интеллигенции, с которой связала его на всю жизнь революция».

Светлана сама не замечает, как ее слог вдруг начинает громыхать официозом и штампами, спутниками официоза, как он то и дело скатывается в пафос, за которым — пустота.