Нина Михальская - Течёт река…

Все собрались на первое в этом учебном году заседание кафедры Мария Евгеньевна Елизарова появилась в новом платье в горошек и в хорошем настроении, что отражалось в её лучистых глазах. Лучики проходили сквозь стеклышки пенсне и достигали сидевших за столами преподавателей. Борис Иванович Пуришев как всегда пришел со своим тоненьким портфелем, из которого вынул лист бумаги для записи учебной нагрузки на первый семестр. Юрий Михайлович Кондратьев довольно бодро проковылял к своему обычному месту у шкафа с томами «Ученых записок». Подальше от него, тоже как обычно, — Клавдия Сергеевна Протасова, с которой они вечно пикировались. Что касается Юлии Македоновны, то, разумеется, она выглядела лучше и эффектнее всех в своём новом костюмчике из легкой шерстяной ткани и пестрой кофточке с изящным воротничком И аспиранты были на местах.

И Галина Николаевна Храповицкая, уже принятая в штат кафедры, а также Магда Гритчук, читавшая вместо меня ещё в прошлом учебном году лекции и продолжавшая вести занятия по зарубежной литературе и после моего возвращения, совмещая это с преподаванием английского языка, — обе они тоже чинно сидели у окна за одним из столиков. Но кроме привычных и во многом уже таких близких лиц, появилась здесь Надежда Алексеевна Тимофеева и Наталья Михайловна Черемухина с кафедры классической филологии. Что привело их на наше первое в этом году заседание? Все стало ясно из сообщения заведующей кафедры. Мария Евгеньевна познакомила нас с приказом по институту: кафедра классической филологии закрывается, лингвисты, работавшие на ней, зачисляются на кафедру общего языкознания, литературоведы, преподававшие античную литературу, — отходят к зарубежникам. Новость эта была встречена без всякого энтузиазма. В памяти старожилов замаячил образ Демешкан, что связано было не с Натальей Михайловной Черемухиной, а с Тимофеевой. И как бы проникая в глубины нашего подсознания, Надежда Алексеевна заверила всех, что решение о ликвидации кафедры классической филологии созвучно эпохе, а сама она очень рада возможности общаться с высоко квалифицированными специалистами в области зарубежной литературы и всегда к этому, по её словам, и стремилась. Кондратьев закашлялся. Стул, на котором сидел Борис Иванович Пуришев, заскрипел Мария Евгеньевна, обмахнув лицо носовым платком, перешла к следующему вопросу, связанному с корректировкой распределенных ещё весной учебных поручений. И ещё она попросила всех внести свои предложения по составлению плана заседаний кафедры: какие научные доклады будут сделаны, какие сообщения было бы целесообразно заслушать в текущем семестре. Предложения были, и среди них — внесенное Надеждой Алексеевной Тимофеевой пожелание удовлетворить её интерес к положению дел с высшим филологическим образованием в Великобритании. Юрий Михайлович, работавший над докторской диссертацией об английском романе последней трети XIX века, тоже хотел послушать об этом, но, главное, о моих общих впечатлениях от пребывания в среде англичан. Записали моё выступление на кафедре на октябрь, а научный доклад по итогам стажировки за рубежом — на ноябрь. Определилось все и с другими членами кафедры.

Несмотря на повышенный интерес Надежды Алексеевны ко всему «английскому», остальное было привычно. Люди на кафедре хорошие, а активность Тимофеевой — тоже явление привычное, только теперь это меня мало трогало. Время было уже другое, что ясно чувствовалось. Другие песни пели студенты, да и все мы — преподаватели зарубежной литературы — оживились: открывались некоторые перспективы, новые возможности.

Теперь мне предстояло читать годовой курс по литературе XX века на филфаке студентам-старшекурсникам. И ясно было, что по прежней программе делать это не имело смысла. Необходимо обо всем договориться с Марией Евгеньевной. Разговор состоялся в её новой квартире на улице Королева возле ВДНХ.

Совсем недавно многим преподавателям нашего факультета дали квартиры в новых домах. Борису Ивановичу — на улице Усиевича, недалеко от станции метро «Сокол», Марии Евгеньевне— у ВДНХ. Квартиры отдельные. У Пуришевых — две комнаты, у Марии Евгеньевны — одна. Теперь у профессора Пуришева был кабинет. Все редкие книги его расставлены по полкам; коллекции марок размещены должным образом в книжном шкафу. Вятские игрушки радуют глаз своей яркостью. Альбомы с репродукциями картин — всегда под рукой, а старинные немецкие книги в кожаных переплетах стоят в кабинете на специально выделенных для них застекленных полках. Свитки с образцами китайской живописи покоятся в шкафчике. Теперь, приглашая нас к себе, Борис Иванович знакомит со своими сокровищами Он рад этой возможности и не в меньшей мере — обязательному чаепитию за большим столом, вокруг которого могут одновременно расположиться человек пятнадцать. Его дом открыт, и каждый чувствует себя легко и свободна.