Захар Прилепин - Подельник эпохи - Леонид Леонов

Газета, где редакторствует отец Лёны, выходит ежедневно на четырех полосах. «Северное утро» старается рассказать читателю сразу обо всем: от последних событий в стране и ходе войны в Европе до местных, архангельских казусов.

С Максимом Леоновичем сотрудничает Филипп Шкулёв, которого в 1913 году тоже выслали в Архангельск. Он пишет иногда ура-патриотические стихи («А ведь русские идут стеной/ и бряцают щетиной стальной»), иногда сатирические и весьма энергичные фельетоны.

Одновременно Максим Леонов и Филипп Шкулёв выпускают сатирический журнал «Северное жало».

Существующий порядок вещей Максим Леонович не принимает, как и прежде, о чем можно судить по его новым стихам: «Верить можно и должно,/ Но когда же это солнце/ Нам свободой заблестит?/ Иль уже не суждено/ В наше тусклое оконце/ Солнцу яркому светить».

Или еще более радикальное в журнале «Северное жало»: «Задушена свобода,/ Задушена печать./ Забитому народу/ Приказано молчать./ Не пусты казематы,/ И тюрьмы все полны./ Сидят, тоской объяты,/ В них лучшие сыны./ Расстреляны герои,/ Повешены борцы,/ И властвуют повсюду/ Шпики и подлецы!»

После публикации этого стихотворения журнал закрыли, а оставшиеся номера изъяли из продажи.

В пятнадцатом году Лёна еще находится под поэтическим влиянием отца. Пишет очень много, «иногда — по шести стихотворений в день», как сам говорил.

«Мои первые стихотворения были очень плохи, — признавался позже Леонид Леонов, — но я хотел бы в свое оправдание сказать: большие деревья поздно приносят плоды».

Не оспаривая мнение Леонова, мы все же считаем, что ранние поэтические опыты его могут быть полезными в попытке воссоздания портрета писателя в юности.

Максим Леонович воспринимал поэтические увлечения сына с удовольствием: печатал его часто и последовательно. После первых июльских публикаций 1915 года следуют новые.

Двадцать шестого июля на страницах «Северного утра» появляется лирическое стихотворение «Другу». 1 августа — «Песня», традиционное народническое стихотворение о тяжкой мужицкой доле. 14 августа — «Сон», опять же про мужика, которому снится, что он король.

Так получилось, что в течение полугода стихи, подписанные Леонидом Леоновым, вытеснили из постоянной поэтической рубрики «Северного утра» остальных авторов — и местных сочинителей, и Филиппа Шкулёва.

В номере от 19 августа публикуется леоновское стихотворение «Мысли» о приговоренном к казни: «Уже за мной идут… Прощай, жестокий мир!».

Двадцать шестого августа вновь появляется тема войны: «Ужели в грозный час войны страна не сдержит испытанья?».

Второго сентября выходит пасторальная «Осень»: «Я завтра не пойду к заглохшему пруду…».

Двадцать третьего сентября — «Ночь»: «За окном шум дождя. Я один». На следующий день, 24-го, — не совсем внятный текст «Им», про «темные силы земли», которые юный поэт Леонов проклинает: «Лжи позорное иго и горе легли/ В основанье законов несчастной земли».

В декабре появляется антивоенное сочинение в стихах: «У Вавилы/ Сын Гаврила/ На войне,/ За горами,/ За долами,/ На Двине», с ожидаемым финалом: «А Вавила/ У могилы/ Все стоял,/ И молился,/ И крестился,/ И рыдал…». Затем стихотворение «Рассвет» на северянинский мотив: «Голубеет… Розовеет… Тишина… / Спят весенние душистые цветы» (в то время как в первоисточнике: «Кружевеет, розовеет утром лес,/ Паучок по паутинке вверх полез»). И еще одно стихотворение про симптоматичную для Леонова ватагу чертей, резвящихся не берегу реки.

Отец, который совсем недавно порицал один московский журнал за пристрастие к «чертовщине» («…в редком номере вы не встретите что-нибудь о чертях, про чертей, у чертей», писал он), с инфернальными фантазиями сына смиряется.

От месяца к месяцу поэтические вкусы молодого Леонова меняются. Отцовское влияние вытесняется влиянием символистов, в первую очередь Блока. «1916 год прошел для нас под знаком его третьей книги, главным образом стихов о России…», — вспоминал Наум Белинкий.

Двадцать восьмого октября 1916-го «Северное утро» публикует характерное стихотворение Лёны Леонова «Осенние аккорды», о девушке в белом, которой «… в сказках вечерних, неясных, бурных/ Верилось в призраки светлых минут,/ Страстно хотелось закатов пурпурных,/ Знала, что где-то кого-то ждут». Все эти «где-то», «кого-то», безадресность, размытость и призрачность — конечно же, из Блока.

В тексте «Орхидеи» просматривается бальмонтовская тематика: «Но по-прежнему жестоко, безотчетно бился разум,/ Но опять тянулись к свету орхидейные цветки,/ На экваторе, где солнце, издеваясь красным глазом,/ Превращает океаны в перекатные пески».