Александра Чистякова - Не много ли для одной?

Но я не чувствовала усталости. Я была так рада, что такая молодая сумела заменить мужчину и что не смеются надо мной, как над другими девчатами, которых гонят напарники. Иногда я работала по две смены и никто про это не знал. Машину заправлю, а Саши нет. Он жил в Новосибирске. Я подъезжаю, сажу главного и работаю, до тех пор, пока Саша появится, отыскав меня на линии.

Я относилась к нему как к брату, а его имя с любовью произносилось мною, потому что мой любимый ведь тоже был Саша. Может, это отношение и покорило сурового холостяка. Один раз был у меня в общежитии. Прошел, посмотрел, как я живу, чем занимаюсь. В это время Саша стал поговаривать: надо, мол, одному из нас уйти на другую машину, чтобы можно было вместе хоть в кино сходить. Но я упросила его, чтобы он не делал этого.

Так мы и работали. К нашей машине, в мою смену прикрепили главного Сивикова Василия, он таких же лет, как и Саша. Так же считался холостяком.

Так, прошло наверное более полутора лет, а война, хлеба мало, баланда жидкая. А чаще всего варили ботву свекольную или колбу. Однажды у нас в организации собрали деньги и отправили за семенной картошкой. Мне привезли два ведра, да на рынке подкупила, и у меня хватало семян на пять соток земли. Радовалась, что хоть осенью буду сыта. Но разделился трест № 3. Нас, большую часть одиночек, отправили в Кемерово. В том числе и меня вместе со своей девятисоткой. Я радовалась, а Саша ходил мрачный, видно, не хотелось ему отпустить меня. Он говорил: „Саша! Пускай отправляют нашу девятисотку, а ты откажись“. Но я даже слушать не хотела. Однажды сидим возле машины, он поглядел мне в глаза и говорит: „Лучше бы я сразу отказался от тебя, мне бы легче было, а то впустил тебя в свое сердце, а ты ничего не понимаешь и понимать не хочешь“.

С личными моими делами многое изменилось. За полгода до моего отъезда на заводе стала работать сродная сестра моего отца — Надя Дмитриева. Я ее приняла с радостью. Когда она приходила ко мне, я угощала ее последней пайкой. Рассказывала, что по-прежнему люблю Бруева и что его письма согревают теплом моим руки. Что все письма у меня с любовью сложены, как самое дорогое для меня. Она при этом объяснении только поддакивала. Однажды, отвечая на одно из писем, я своему любимому задала вопрос: кто ему из девушек нашей деревни нравится больше всех? Ведь он ходил со многими. Он мне ответил, что больше всех — Надя Дмитриева. Это меня ударило, что молнией. Ответ на это объяснение я писать не стала, а решила проверить. Здесь, как назло, вытащили мои деньги из чемодана, которые я так берегла. Подошел выходной, я пошла к Наде, ее дома не оказалось. Я попросила девушек дать мне альбом. Они, ничего не подозревая, подали альбом. Когда я его открыла, сердце мое сжалось: передо мной были точно такие же фотокарточки, как у меня. Теперь мне все ясно, подумала я. И, не дождав Надю, я поспешила уйти. Как мне было обидно за то, что он обманывал меня, а я верила ему и любила. Я любила его больше своей жизни, а моя любовь оказалось отравленной. Я написала еще одно письмо, от начала до конца стихами, где обвинила его и просила выслать мои фотокарточки, потому что они ему не нужны. И чтобы не терзать свои раны при произношении его имени.

Кемерово нас встретило плохо. Воздух насыщен газом, дышать трудно. Сразу повезли нас в Кировский и поселили в школу: никаких условий для человека. С нами за начальника приехал один из партийных руководителей. У нас появились мука, мясо, и все это поместили в Доме культуры в подвале, где находилась кухня пионерского лагеря. Однажды мне сказали, что я буду дежурить на этой кухне ночью. Одна, да в таком здании? Но деться некуда, пока еще не работали, отказываться нельзя. Я позвала одного паренька, приехавшего вместе с нами. Его звали Митя. С вечера мы сидели разговаривали, вроде как дома, а потом на полигоне стали партию проверять — как шарахнут, а здание большое, стекла дребезжат, того и гляди, разобьются. Жутко мне стало, подвинулась я к Мите, прижалась и дрожу. Как выстрелят, я от страха прижмусь к нему, а он обнимет и поцелует. Я не сопротивлялась, но и не испытывала в себе пристрастия к этому, т. к. я не любила всякие поцелуи, а он, как после рассказывал, запомнил эту ночь на всю жизнь. Он полюбил впервые в жизни.

Вскоре нас определили кого куда. Многие пошли в общежитие, а я на частную квартиру.

Наши мотовозы комбинату пока не требовались. Меня послали на станцию оператором. Эта работа мне не понравилась. Я попросилась на курсы шоферов. Я имела в виду то, что, меня не берут на фронт, я должна заменять мужчину в тылу. И это мне удалось. Я получила права шофера третьего класса. Не легко шоферить было в войну; в горючее мешали всякий суррогат, керосин мешали с бензолом. Если мало нальешь керосину, бензол вниз осядет, как квашенное молоко. Нальешь больше керосину — не заведешь. Мешали с денатуратом, с эфиром и ацетоном. Резина была заплата на заплате, да электрооборудование на ниточках. В общем нужно было иметь большую силу воли, чтобы работать. В сорок четвертом году разделился комбинат на два завода, меня поставили диспетчером автобазы, через некоторое время потребовался грузовой диспетчер на железной дороге, меня ставят этим диспетчером. Где бы я не работала, никогда мне не делали замечания, потому что работа выполнялась со всем желанием, за что не один раз получала я чек на мануфактуру или отрез на платье, а в войну купить отрез требовались тысячи.