Серго Берия - Мой отец Лаврентий Берия. Сын за отца отвечает…

Некоторые историки, признавая, что постановление ЦК, осуждающее массовые репрессии, все же было (а принято оно по инициативе отца), утверждают, что и при нем продолжались закрытые групповые процессы. Это ложь. Единственное, чего до конца он не смог тогда добиться, это сразу освободить людей, осужденных военными трибуналами, Верховным судом. Пересмотр этих дел требовал времени и более аргументированного обоснования, что эти люди невиновны.

Вполне понятно, что аресты, пусть не в таких масштабах, продолжались и в тридцать девятом, и в сороковом годах, но не по инициативе НКВД, как теперь пишут, а по требованию Орготдела ЦК, личных указаний Сталина, решений Политбюро. Правда и то, что опоздавшие более чем на 20 минут и прогульщики тоже попадали в лагеря. Кто-то на месяцы, кто-то на годы. Согласен, что этого тоже делать не следовало, но давайте посмотрим, почему так произошло. 10 августа 1940 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о нарушителях трудовой дисциплины. Не приказ по НКВД, подписанный наркомом или его замами тому виной, не документ, рожденный в недрах карательного ведомства, а Указ Президиума Верховного Совета. Что мог в такой ситуации изменить нарком? Или что могли предпринять органы НКВД на местах? Впрочем, не секрет, что и сам Президиум Верховного Совета имеет к этому страшному документу весьма косвенное отношение — решала все партийная верхушка…

И все же кое-что, как я говорил, новому наркому удалось. Почему так и не был расстрелян, приговоренный к смерти, авиаконструктор Туполев, например? А Борис Львович Ванников, ожидавший расстрела в тюремной камере после вынесения приговора? Помню, отец рассказывал, как Сталин вспомнил о Ванникове. Жаль, говорит, что в живых его нет, вот кого не хватает… А Ванников вопреки всему остался жив. Отец об этом знал прекрасно — по его прямому указанию исполнение приговора затянули, — но ответил Сталину так: «А вдруг… Все ведь бывает…» Ванников вскоре стал наркомом, а впоследствии — трижды Героем Социалистического Труда…

А сколько тысяч военных, ученых было тогда спасено! Тимошенко и Жуков часами сидели в кабинете моего отца и составляли списки, кого из офицеров и генералов освободить. Сидели ведь в то время сотни тысяч безвинных людей!

Или другой пример. Перед самой войной, в июне, были арестованы командующий авиацией, главный инспектор авиации и начальник войск ПВО — Рычагов, Шмушкевич и Штерн. Но кем? Генеральный штаб и нарком Тимошенко проверяли боеготовность частей ПВО и авиации. О результатах проверки сами же военные доложили в ЦК. Была создана комиссия, которую возглавил, если не ошибаюсь, Жданов. Входил в нее и Ворошилов, в недавнем прошлом — нарком обороны. Не знаю, сколь серьезной была вина генералов, которых обвинили в невыполнении директив Наркомата обороны и ЦК, а затем сместили с должностей и арестовали. Во всяком случае, нарком внутренних дел, вполне понятно, никакого отношения к этому иметь не мог. Позднее, когда стали известны неудачи начального периода войны, этот приговор и вовсе никто не ставил под сомнение — и ПВО, и авиация, как известно, показали себя тогда не лучшим образом, к сожалению. Но, повторяю, судить этих людей я не берусь. Вспомнил я о них лишь в связи с тем, что нередко и аресты военных приписывают Берия. А ведь военных судили только армейские трибуналы и Военная коллегия Верховного суда.

Мне самому довелось работать с людьми, пострадавшими от произвола, и я всегда относился к ним точно так же, как и мой отец. В нашем конструкторском бюро трудилось немало таких, чьи отцы были расстреляны. Скажем, Расплетин. Его отец был купцом в Рыбинске и расстрелян еще в 1918 году. Впоследствии этот крупный ученый стал академиком и возглавил ту организацию, где я в свое время работал.

Среди многих, чьи биографии раздражали партийных чиновников, взял я на работу и талантливого инженера-преподавателя. Его отца раскулачили, выселили с Украины, а потом расстреляли. Правда, это не помешало сыну окончить институт, аспирантуру и преподавать в Военной академии.

В конце концов, терпение партийных органов кончилось, и меня вызвали в Орготдел ЦК, где прямо сказали, что я укрываю сомнительных людей, которым не место в такой секретной организации. А мой отец в то время был уже членом Политбюро и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Так было и при Абакумове, и при Игнатьеве, который стал главой карательных органов после ареста Абакумова. Но решали-то не они — ЦК.