Александр Медведев - По долинам и по взгорьям

— Просто Захарычу, — сердито поправил отец. — Захарыч правильный человек, что и говорить, пожелать ему доброго здоровья не грех. Все они, Ермаковы, правильные люди — и отец и сыны.

Вскоре после этого странный агент компании «Зингер» исчез. Позже я узнал, что он сидит в тюрьме за «политику».

…И вот теперь, когда Илье нужно было отправляться на войну, у нас в доме опять вспомнили Захарыча.

— Эх, был бы он тут сейчас, разъяснил бы все как есть, — сказал отец.

— Не он один такой! — заметил Илья. — Много теперь таких.

— Ой ли? А сколь?

— Сколь — не знаю, но немало, — чуть помедлив, ответил Илья. — Вон Малышев, который в больничной кассе делами управлял… Он вчера сказал нам на прощание: «Это будет последняя война за последнего царя».

Помолчали. Потом отец снова спросил:

— А еще что он говорил?

— Вот про это я тебе, пожалуй, не скажу. Уж ты на меня не серчай. А про последнюю войну накрепко запомни…

Первое время после начала войны на заводе, как и вообще в городе, чувствовалась какая-то растерянность. Работа замедлилась. Наш «секретный» цех опустел. Некоторых взяли в армию, некоторым, в том числе мне и Зотину, предложили уйти «в гулевую», без оплаты.

После проводов Ильи все чаще стал наведываться к нам в дом бородач Синяев, которого связывала с Ильей давнишняя дружба.

Я уже твердо знал, что Малышев, Николай Сивков, Борис Комаров, Илья и Ермаков связаны чем-то общим, близки друг другу. Теперь к этим людям прибавился еще Сергей Артамонович Синяев. Мне хотелось видеть рядом с ними и Шпынова. Однако начальник прокатки, хоть и хороший человек, но барин, и никак не мог я представить себе, что и он может быть таким же понятным, простым и близким, как друзья Ильи.

С. А. Синяев.

Недели через три — четыре, проболтавшись бесцельно — все с войной опостылело: и рыбалка, и охота, — мы с Федей Зотиным получили извещение о явке в свой цех. Там нас двоих сразу же определили управлять мощным гидромеханическим прессом. Мастер, уходивший на войну, торопливо познакомил меня и Федю со сложной машиной, объяснил, что мы должны с помощью пресса выравнивать огромные стопы покоробленного при оцинковке железа.

Радости нашей не было границ.

Федя опять оказался главным, я помогал ему. Теперь грохочущие и дымные цеха завода не пугали меня, как год назад. Я привык к заводскому шуму и даже полюбил его.

Но однажды, уже поздней осенью, пришел конец нашей работе на прессе. Заторопился как-то мой старшой, хотел побыстрее вытянуть пачку, да перегрузил пресс — и винт лопнул. Меня швырнуло к стене, сразу наступила ночь… Из больницы я вышел раньше, чем Федя, у которого были сломаны рука и нога. Вернулся на завод, теперь уже в прокатку, на должность приемщика-весовщика.

В ночную, опять двенадцатичасовую, смену в душной конторке, у полыхающей жаром печки, часто собиралась наша дружная ватага повзрослевших теперь бывших подручных сортировки. Спорили о немецких «цеппелинах», о страшенной жаре вольтовой дуги и многом другом.

Нередко к нам заходили дядя Николай, Борис Комаров и Сергей Артамонович Синяев. Мы умолкали, слушая их рассказы. Яснее становились события далекого девятьсот пятого года и причины войны. Иногда Сивков или Комаров приносили и читали аккуратно сложенные листки нелегальной газеты, которая ходила по рукам проверенных рабочих.

Вечерами в конторку стал часто заглядывать и новый машинист локомобиля, похожий на цыгана, чернявый Верещагин. Я помнил, как перед самым отъездом Илья потихоньку предупреждал Синяева: «Глядите в оба, Артамоныч, что-то мне не по душе новенький, Верещагин этот. Чую, неспроста он с Деревянной грозой намедни шептался…»

Однажды Комаров шепнул Сеньке Шихову:

— Слетай мигом, друг, на локомобиль, скажи машинисту, что шуровщики с генератора шибко звали его посмотреть паропровод: пробивает там у них чего-то, а дежурного слесаря нет. Мигом слетай, а обратно забеги за котлы да открой калитку, которая на запасный ход, на плотину. Только смотри: обо всем молчок!

Дело сварганили чисто, комар носу не подточит, как, смеясь, говорили рабочие, намекая на фамилию Бориса. Шуровщики отвинтили кран паропровода, чтобы машинист не почуял никакого подвоха. Старшой шуровщиков, продымленный, чумазый как черт, рассказал потом:

— Огрел это я его по башке, легонько, доской от мостков. Он, знамо дело, мордой в землю… Ну, а у нас бочка с золой, да мазута в ней еще малость было. Мы его прямо туда… Потом понесли на плотину. А когда его ветерком пообдуло, очухался он, строго ему наказали: «Не ходи, мол, гулеван курчавый, к нашей солдатке Марфушке, а не то и ноги обломать можем!» Небось жаловаться не станет: за ним и впрямь этот грех по части Марфушки-то водится. — Старшой улыбнулся и при всеобщем одобрении шуровщиков добавил: — Еще кого поучить потребуется, ты только мигни нам, враз обалебастрим!