Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

После рождения Алика батюшка прислал письмо, в котором давал Л. указание о том, чтобы во время кормления ребёнка она непременно читала три раза «Отче наш», три раза «Богородицу» и один раз «Верую». Так он считал необходимым начинать воспитание духовное с самого рождения.

Крещение Алика и Л. было назначено на 3 сентября (1935 г.) Я поехала на вокзал провожать всех троих. Странное чувство овладело мною: тревога и неизвестность сочетались с чувством радости того, что должно совершиться что‑то необходимое и почти неизбежное. Я не знала, куда они едут и ни о чём не спрашивала. На вокзале я сказала Тоне: «Я ничего и никого не знаю, но во всём доверяюсь тебе». — «Можешь быть спокойна, — ответила она, — но если хочешь, поезжай с нами». Этого я не могла сделать!..

После крещения сестра стала ещё чаще ходить в церковь, я ещё чаще по вечерам оставалась с Аликом. Он, казалось мне, всегда понимал все. Иногда Алик снимал с себя крест, надевал на меня и улыбался. Т. несколько раз предлагала мне поехать в Загорск: «Ты только себя мучаешь, откладывая», — говорила она, но я не могла решиться. Л. ездила в Загорск довольно часто. Слушая её рассказы, я думала: «Нет, я не могу так». — «От тебя ничего не требуют, — сказала Тоня, — к тебе найдут подход, какой для тебя нужен». — «А я не буду в положении трудного ребёнка?» — спросила я (тогда я уже работала в ЭДИ). «Именно так», — ответила Тоня. Насколько я действительно была «трудным ребёнком», узнала много позднее, когда о. Серафим рассказал Л. о том, как он после каждого написанного мне письма лежал больной в течение нескольких часов — такого напряжения это требовало.

Так шла зима. Письма стали более редкими. На душе лежала какая‑то тяжесть, которую хотелось передать на бумаге, и казалось почти безразличным, прочтёт ли кто‑нибудь написанное или нет. Однажды, написав такое письмо, я неохотно опустила его в ящик, и как была удивлена, когда в ответном письме я прочитала такие слова: «Последнее письмо твоё заключает в себе как бы покаяние, приносимое тобою за всю твою прошлую жизнь, т. е. именно то, что нужно перед вступлением в Православие». Когда писала своё письмо, я и не подозревала, что оно заключает в себе покаяние.

Как‑то Т. уговорила меня согласиться на поездку под предлогом, что мне надо поговорить о Л. «Так тебе будет легче», — сказала она.

Наконец вопрос о поездке в Загорск был решён. Мы условились на 29 января. Но в день отъезда возникло неожиданное препятствие. Ночью Л. стало плохо, и некому было оставаться с нею и с ребёнком. Только теперь я почувствовала, до какой степени желанной и необходимой была для меня поездка и как невозможно было от неё отказаться. И тогда я получила неожиданную помощь. В тот момент, когда нельзя было больше раздумывать, в дверь позвонила незнакомая девушка и предложила свои услуги в качестве домработницы. Катя нам сразу понравилась и осталась с Л., а я могла спокойно уехать. Впоследствии мы рассказали ей все, и она сама была допущена к о. Серафиму.

Прямо с работы поехала я на вокзал. В вагоне было тесно, и мы всю дорогу стояли. Приехали в Загорск уже ночью. Был мороз, небо усеяно звёздами. Шли молча, в темноте. Только один раз Тоня спросила: «Как тебе кажется, куда ты идёшь?» — «Я не знаю и стараюсь не думать», — сказала я. «Думай, что ты идёшь, чтобы поговорить о Л., и тебе будет легче», — сказала Т. сочувственно.

Тропинка привела нас к домику, ставни которого были плотно закрыты. Казалось, там все спали или давно уехали. Тоня позвонила 4 раза, как условлено. Нам быстро открыли. В домике было светло, тепло и уютно. Во всём чувствовался покой как‑то особенно хорошо слаженной жизни. Все были ласковы и приветливы, так что чувство неловкости, обычное в непривычной обстановке, сменилось уверенностью, что все совсем просто и иначе быть не может. Батюшка позвал нас к себе в комнату и просто, как ребёнку, объяснил мне, как нужно взять благословение, о чём я никакого представления не имела. Потом все пошли в столовую. За ужином шли обычные разговоры: о Москве, о поездке, о Леночке. Время было позднее, и все пошли ложиться спать. Мы с батюшкой остались вдвоём. Он попросил меня пройти с ним вместе в маленькую кухню, которая была закрыта со всех сторон, но имела такой же праздничный вид, как и все в доме, и была увешана образами.

Сели за стол. Помолчав немного, о. Серафим спросил: «Как вы пришли ко мне?» В том, как он задал этот вопрос, чувствовалось, что ему известно всё, что со мной происходило, и в то же время он хотел дать мне понять, что я пришла сюда не по своей воле. «Мне было очень трудно», — ответила я, чувствуя, что все обычные человеческие условности здесь неуместны. Однако, когда он попросил рассказать о себе, я все же спросила: «Вы простите меня, если я буду говорить то, что Вам может быть неприятно?» — «Я священник», — кратко ответил о. Серафим…