Василий Росляков - Последняя война

Где они сейчас? Славка увидел, как по тем же дорогам наши справедливые танки, наши быстрые грузовики, наша светлая пехота, наши легендарные кавалеристы гнали теперь немца в обратном направлении, на Берлин! Так ясно увидел, что и себя представил среди этого грозного и чистого потока. И все оттого, что начфин лежал на кровати, положив ноги на железную спинку, а на загнетке стреляла, пузырилась, румянилась глазунья, а кругом гремела война и за окном шла пехота, меся сапогами влажный мартовский снег.

- Вот вы какие! - невольно вырвалось у Славки.

Начфин не вскочил немедленно, не бросился к оружию, а продолжал лежать, хотя перед ним стоял, хотя к нему вошел незнакомый и странный человек в полушубке, белой шапке, с автоматом, но без погон.

- Какие мы? - только и спросил он.

Славка только покрутил головой, не найдя, что сказать.

- А ты кто? - спросил начфин.

- Я вот партизан, - ответил Славка и продолжал смотреть перед собой чокнутыми глазами.

- Партизан? Да ну тебя! - Начфин подскочил и бросился к Славке. - Ну, дай обниму тебя. Первый партизан! Ну-ка шубку долой, будем завтракать.

Через начфина этого Славка сразу вошел в новую для него Красную Армию. Не та была она, какую оставил он тогда, на Варшавском шоссе, с теми несчастными, что невольничьим шагом ушли на Юхнов. Не та была армия! Новая, молодая. И погоны уже на месте были, и плевали они теперь на маскировку, никто не курил в рукав, никто не говорил шепотом.

Потом Славка прошел в город и быстро отыскал нужный дом, где жили посланные сюда Жихаревым Сергеем Васильевичем районные и городские руководители.

15

Целый день он провел в типографии, собирали с будущим редактором рабочих, приводили в порядок типографское хозяйство, удалось найти рулон бумаги, правда, грубой, оберточной - сойдет для начала. Тут же, в типографии, набросали план первого номера. Ночью нужно было написать весь материал, чтобы с утра наборщики могли набирать обе полосы. Всем этим Славка занимался не переводя дыхания, как будто гнался за кем или, наоборот, за ним гнались, чувствовал себя заведенным, делал все с поспешностью и бездумностью автомата, потому что голова его находилась во власти какого-то бешеного полета, над этой типографией, над этим Севском, где-то далеко, над всей огромной страной, над огромным полем битвы. Он был перевозбужден.

И только вернувшись в штаб-квартиру, был он сильно осажен, спущен на землю новостью: из города надо уходить. Передовые части наших войск так далеко оторвались от своих тылов, так стремительно отошли от них в погоне за противником, что на Десне получили неожиданно мощный удар и стали отходить, не смогли выдержать контрнаступления, не хватало ни артиллерии, ни боеприпасов, все отстало где-то далеко позади, на подходах к Севску. С вечера, когда Славка вернулся в штаб-квартиру, уже стали готовить город к эвакуации. Районное руководство собиралось уходить утром. Хозяйка дома с дочерью-школьницей тревожно и торопливо тоже готовилась в дорогу.

- Я не могу уходить, - сказал Славка, сразу отрезвевший. - Мне приказано возвратиться назад.

Светлана, уносившая из комнаты какой-то узел, остановилась у дверей, прислонилась к дверному косяку, тихо глядела на говорившего Славку. Он стоял на своем. Пришлось севскому секретарю, вчерашнему командиру партизанского отряда отправлять Славку в Смелиж.

Но вернуться Славке было уже не дано.

И увиделась Славке так резко его землянка и Нюрки, Морозова и Хмельниченкова, с печатником круглоглазым, с Иваном Алексеевичем, с Бутовым и Николаем Петровичем, его топчан с бумагами под головой, которые кто-то будет разбирать там, листать, расшифровывать, а Славка никогда больше не прикоснется ни к чему. Топчан будет стоять застланный, будет ждать хозяина, и все они там будут, конечно, ждать, а он никогда не вернется.

И грустно стало, и печально, и нехорошо.

И тогда он, суеверный, подумал: значит, судьба. Но судьба не только потому, что не вернется назад, а потому еще... совсем по-другому. Об этом стыдно было думать, но это было так. Судьба была о н а. То есть это так не вязалось с обстановкой, так было ни к чему, так было постыдно непорядочно, что нельзя было держать это в голове. И он не держал, он не мог думать, мозг его не думал, а о н а все время держалась где-то рядом. Светлана, дочка хозяйки штаб-квартиры. Вот когда пришла к нему, наконец, она, та самая, что никогда еще не приходила. Пришла в самое неподходящее время. Да и видел-то он ее стороной, мельком, на ходу, помогала матери подавать им на стол, потом так проскользнула мимо один раз, другой, да слышал, как хозяйка позвала с веранды: Светла-ана! Вот и все. Слышалось краем уха, виделось краем глаза, потому что был во власти какого-то бешеного полета. И все-таки хоть и самым дальним краешком, но понимал, однако, что это она.