Бегущей между гор реки.
Темнеет край зубчатый бора…
И, забываясь, ткёт рука,
Взамен персидского узора,
Родимый образ василька.
— Красиво, — сказала Ольга. — И трогательно.
— Ну да, — сказал я. — Но у какого-то критика я прочитал, что «в своём стихотворении «Слуцкие ткачи» Богданович воспел мастерство слуцких ткачих». Это всё, что он понял, на большее не хватило.
— Кроме героических и лирических, есть исторические названия, — сказал Саша.
— Вот именно! — сказал я. — Мне в какой-то газете довелось прочитать, что этим двум улицам — Володарского и Урицкого — хотели дать имена полоцкого князя Рогволода и его дочери Рогнеды. Не знаю, что остановило.
— Красивые были бы названия, — сказала Галина. — Не только исторические, но и легендарные.
— В том-то и дело! — вспыхнул я. — Уж если Серов назвал свою оперу, которая вошла в русскую музыкальную классику, «Рогнеда», то нам и подавно стоило бы дать её имя одной из улиц. Я даже не представляю себе людей, которые живут на улице Урицкого и не возмущаются её названием. Или просто ходят по ней…
— А улицу Яши Свердлова надо переименовать в магистраль Ивана Сабило, — хмыкнул Миша.
— И не мечтайте, — сказал я. — Белорусские письменники будут против. Они считают, что Иван Сабило провинился перед ними — пишет на русском языке. А как он пишет и о чём, не имеет значения. Равно как не имеет значения и то, что он переводил на русский многих белорусских поэтов и прозаиков. В том числе книгу лирики «Я жить хотел» Валерия Морякова, расстрелянного в 37-м, когда ему было всего 28 лет. И не только перевёл, но и смог издать её в Петербурге.
— Интересно, что все названия в Минске и вся реклама на белорусском и русском языках, пока что никакой латиницы, — отметила Ольга. — Сколько едем — никакой.
— Само собой, — кивнул я. — А впрочем, если всё же возникнет Союзное государство, тогда и я буду реабилитирован.
Показал гостям стадион «Динамо», ГУМ, где работает моя младшая сестра Валентина и где в её трудовую книжку более тридцати лет назад внесли единственную запись о приёме на работу. Показал Государственный художественный музей, здание Дворца пионеров, куда меня в детстве приняли заниматься хореографией, театр имени Янки Купалы, Дом офицеров, куда я ходил плавать в бассейн, цирк, оперный театр… Боже, всё моё и всё родное.
Я разволновался. Нахлынули воспоминания, картинки детства и юности, лица родных. Я не молчал, продолжал рассказывать, но чувствовал, что в таком состоянии говоришь одно, а думаешь совсем другое. Будто включился речевой автомат и самопроизвольно выдаёт информацию о каком-то человеке или памятнике, тогда как ты сам находишься в других местах, с другими людьми.
Да, можно поведать историю того или иного дома, улицы, города и даже страны. Но невозможно рассказать, чем ты жил, что чувствовал и как, врастая в страну, сам вырастал и шёл туда, куда тебе предписывали твои способности и твоя судьба.
Мы долго колесили по Минску. Накрапывал мелкий дождик, торопились прохожие под зонтиками, в куртках и дождевиках. Мы почти не видели их лиц, но я знал, что все они моя родня, потому что — минчане.
Я рассказывал:
— Вот памятник Якубу Коласу и его героям. Вот улица, где жила моя первая девушка — Таня Цимерова. Там — Ботанический сад, где мы с нею целовались… потом я дарил ей свои книги. Её дочка вышла замуж за иностранца и уехала на Кубу, а вскоре перебралась в Америку. Однажды я позвонил Тане, но женский голос ответил, что Таня с мужем переехали на постоянное жительство в Штаты, к дочери. А книги, которые я ей дарил, оставила, так что я могу их забрать.
Миша решил показать дом, где якобы живет мама Президента Беларуси. И повёз нас по проспекту Победителей, который ещё совсем недавно назывался проспектом Машерова. Я спросил, что Миша думает по поводу гибели Петра Мироновича: несчастный случай или заранее спланированное убийство? Он сказал — случай. У него был старик-водитель, к тому же не совсем здоровый, — ни реакции уже, ни интуиции. И сам Машеров любил езду «с ветерком». И ГАИшное сопровождение оторвалось настолько, что между ним и Машеровым смог вклиниться грузовик. В общем, куча обстоятельств, а в результате — смерть.
— Хороший был мужик, — сказал Миша. — Его у нас уважали.
— Его и в России уважали, — сказал я. — Хотя бы за то, что он, единственный из высшей партийной власти страны, звание Героя Советского Союза получил не в мирное время, как Брежнев, Хрущёв и прочие, а во время войны. Когда командовал партизанской бригадой.
Читать дальше