Юрий Софиев - Вечный юноша

Я знал, что Надя в этом году кончала гимназию. Видимо, подруга была ее одноклассницей.

— Господин профессор! — позвала Надя.

— Ну, что там? — грубовато-насмешливо отозвался Борис и пошел к девушкам.

Я занялся чаепитием и разговорами со старшими Бурьяновыми. Я не сказал бы, чтобы Бурьянова-мать очаровала меня. Я сразу заметил холодок, существовавший между ней и мужем. Бурьянов-отец вскоре встал из-за стола, извинился и ушел к себе в кабинет, сдержанный, озабоченный, деловой человек.

Времена были нелегкие и тревожные. Шла гражданская война. Никто не был уверен в завтрашнем дне.

Наконец подруги кончили заниматься и вышли в столовую.

— Знакомьтесь, — сказала Надя, — Оля Ивановская.

Передо мной стояла действительно высокая и тонкая девушка. Черты лица у нее были отточены. Большие прекрасные серые глаза смотрели внимательно и очень дружелюбно. В них не было ни тени смущения. Я обратил внимание на тонкие подвижные ноздри, на правильном, чуть заостренном носу. Рот мне показался немного большим, но губы были очерчены очень красиво.

Я про себя подумал: «Трепетная лань!» И еще: Ольга Ивановская явно из другой среды, чем Бурьяновы — это видно по очень естественной свободе движений, манере держаться, манере говорить. Во всем сказывалось хорошее воспитание.

Ольга отказалась от чая, что-то сказала Борису, как-то таинственно и чудесно улыбнулась мне и заспешила домой. Надя, было, завела со мной какой-то умный литературный разговор, но Борис буркнул мне:

— Юра, пошли.

Борис повел меня уже к знакомой двери. Позвонил. Опять послышался стук каблуков, спешащих по лестнице. Дверь распахнулась. На пороге стояла Ольга.

— Так вот кто тут звонит!

Ольга улыбалась.

Мы прошли прихожую, столовую с большим круглым столом посередине и вошли в небольшую светлую комнату с двумя окнами, выходившими в сад. Две кровати. Небольшой письменный стол. Этажерка с нотами, этажерка с книгами. Пианино. Окна были открыты. Ночной сад был таинственно-темным, по южному теплым. Цвела акация.

— Извините меня, — сказала Оля, — прошлый раз я Вас не смогла принять, тетя уже легла спать.

— Просить прощения надо нам с Борисом за наше ночное вторжение.

— Подумаешь, какие фигли-мигли, щ насмешливо сказал Борис. — Одиннадцать часов — детское время.

— Он ужасный бурбон, — сказала Оля, — да Вы же его знаете!

Они шутливо пикировались, но в суровой грубоватости Бориса светились теплота и нежность. Таким вот я его видел в первый раз.

Кто-то прошел через столовую и в комнату вошла очень крупная молодая женщина. Она была красива и так пропорционально сложена, что ее чересчур крупный рост не бросался в глаза. Комната сразу наполнилась веселым живым смехом, теснотой, оживлением.

Боже мой, в комнате женщина с двумя мужчинами, а в доме мертвая тишина!

— Здравствуйте, мрачный бирюк! — сказала она добродушно Борису.

— Здравствуйте! — и тряхнув мою руку сильным и энергичным движением, назвала себя: — Женя! Я вам не буду мешать. Я только на минутку. Я очень спешу. — она открыла ящик стола. Порылась в нем, что-то взяла и также неожиданно исчезла, как и появилась. Ольга ушла с подругой. Женя была молодой актрисой.

— Дева-борец! — сказал Борис.

— Ты ничего не понимаешь в женской красоте, — парировала вернувшаяся в комнату Ольга.

— Неужели Вы не находите, Юра, — продолжала она, — что Женя очень красивая женщина.

— Ну, не хотел бы я иметь такую жену, — не унимался Борис.

— Дурень, — ласково сказала Ольга.

— Кто же из Вас занимается музыкой? — спросил я.

— Музыкой занимаюсь я, — ответила Ольга.

— Она не только пианистка, но и недурно поет, — похвалился Борис. Мне стало неловко за это «она».

— Не обращайте на него внимания, — примирительно сказала Ольга. — Кроме того, он ничего не понимает в музыке. Его стихия математика и техника. А Вы — Вы любите музыку? Хотите послушать?

Ольга чуть тряхнула кудрями и села за пианино.

— Я Вам сыграю Грига, а потом, что захотите. — Ее тонкие длинные пальцы забегали по клавишам. Играла Ольга хорошо. Я попросил ее сыграть «Баркаролу».

Боже мой! Ольга не барабанила по клавишам! Это был настоящий музыкант. Сладостная взволнованность и терпкая грусти пронизали меня всего. И я впервые позавидовал Борису.

Он слушал спокойно, мне даже показалось, безразлично, однако — он был горд за Ольгу.

Мы шли по ночным улицам города. Горели одинокие фонари. Прохожих почти не было. Вероятно в центре, на главной улице шло еще шумное гуляние. Густая толпа молодежи по вечерам слонялась по тротуарам туда и обратно. Бесконечное множество военных.